Сергей Жоголь - Имитатор

Гетц выпятил грудь и одобрительно кивнул:

— Не хотел вас обидеть. Простите, как вас?.. Иван…

— Иван Чижов. Хотя… если пожелаете, для вас я оберлейтенант Урбо Ёстервиц — диверсионно-разведывательная группа «Эрна». — Мужчина в ватнике вытянулся и щёлкнул каблуками. — Мой отец родом из Мюнхена. Он женился на эстонке. Ещё до войны мои родители переехали в Оулу — это в Финляндии. Там-то я и поступил на службу в особое подразделение. «Fur „Brandenburg" sind alle StraEen gut!» Насколько я знаю, нас с вами обучали одни и те же инструктора.

Руди Вернер подмигнул Алексу и прошептал ему в ухо:

— Вот тебе и Иван… Как его?.. Иван Чижов!

— Вообще-то, я ожидала, что нас встретит сам Краузе, а тут какой-то финн. — Эльза Зиммер косо посмотрела на Чижова.

— Очевидно, встреча с майором Краузе нам ещё предстоит, — пожал плечами Алекс.

— Этот Урбо наполовину эстонец, наполовину немец, — сказал Вернер. — Сразу узнаю баварский говор. «Эрну» формировали из эстонских эмигрантов, а обучали их парни из Бранденбурга. Временами меня просто распирает от гордости за то, что я служу именно в нашем полку.

«Внимание! Внимание, говорит Москва!..

В течение дня наши войска вели бои с противником на всех фронтах. Особенно ожесточённые бои происходили на Калининском и на одном из участков Юго-западного фронта…»

От Советского Информбюро: вечерняя сводка от 17 ноября 1941 г.

Куйбышев, конец ноября 1941 г.

Железная дверь, потрескавшаяся плитка на стенах и ржавые разводы под потолком не вызывали у Птицына особо неприятных ощущений. Их вызывали шесть металлических каталок на колёсиках, которые стояли вдоль стены. На четырёх из них лежали накрытые окровавленными простынями трупы.

Юрий Владимирович Дымов — главный судмедэксперт Управления, которого за глаза все называли Юрик Жмурик, — был довольно молод, плечист и абсолютно лыс. Сегодня он, как обычно, облачён в застиранный халат, резиновые перчатки и прорезиненный фартук, на котором просматривались бурые пятна.

Запах формалина бил в нос так, что приступы тошноты вызывали лёгкие спазмы в груди, Птицын сразу же встал поближе к окну, но облегчения это не принесло. В морге ему приходилось бывать довольно часто, но он по-прежнему всякий раз ощущал здесь себя неуютно: лоб покрывался влагой, коленки слегка подрагивали. Многие к такому привыкают, но он почему-то так и не смог. Даже Антон Трефилов в морге никогда не тушевался, а Птицын робел, хотя и всячески пытался это скрыть — плохой пример для подчинённых.

— Вот он, красавец. Отбегался, — усмехнулся Дымов, откидывая простыню с трупа, который лежал чуть левее остальных. Взору Птицына открылось посиневшее тело с неестественно выдвинутым вперёд подбородком и уже почерневшими входными отверстиями от пуль.

«Правое подреберье, грудь, шея и плечо, — отметил Птицын про себя. — А он не побежал — встретил, как говорится, опасность грудью. Хотя это и не удивительно».

— Это наган, — продолжал Дымов, указывая на плечо, — а это — автоматной очередью прошило.

Дымов откинул простыни с остальных, однако Птицын посмотрел на другие тела лишь мельком и снова уставился на крупное тело Павла Кастерина.

— Столько за ним гонялся, а радости особой нет. Сам его, суку, пристрелить хотел, а вон оно как вышло, — усмехнулся Птицын.

— Подумаешь: не сам убил, — философски заметил Дымов, — всё равно радоваться должен. Он ведь, помнится, твоего парнишку пристрелил.

Птицын вздохнул. Перед глазами тут же всплыли печальные глаза Ларисы и деревянный пистолет Ванечки. При первом удобном случае нужно будет заскочить к Янчиным — отчитаться.

— Расскажешь, как всё было, а то я как только услышал, так сразу к вам, — сказал Птицын. — Не терпелось поскорее этого субчика увидеть.

Дымов отошёл от кушеток, уселся за стоящий перед окошком стол, на котором были свалены инструменты, подвинул к себе пустую консервную банку, служившую ему пепельницей, и закурил. Запах дыма, к которому Птицын так привык, на этот раз только усилил тошноту.

— Тебе бы лучше, конечно, у Корнилова это узнать, — как бы между прочим заметил Дымов. — Он ведь у нас там был, а я что? Пульки вынул, в теле поковырялся да отчёт состряпал.

— Не хочу я Корнилова дёргать, лучше ты расскажи.

— Злишься на него, а чего? Одно ведь дело делаем. -