Татьяна Степанова - Последняя истина, последняя страсть [litres]

Она смотрела на него. Потом медленно сняла очки. Протянула свои тонкие руки сквозь прутья решетки, положила ему на плечи. Обвила его шею руками и притянула к себе, к решетке.

Поцеловала его.

А потом сама – как истая феминистка – взяла помолвочное кольцо от Тиффани и надела на палец.

– Тебе велико, – прошептал Фима Кляпов.

Поцелуй. Долгий… сладкий…

Катя, Гектор, Вилли, Ухов, тащивший за собой упиравшегося Патриота Абрамыча (тому было любопытно посмотреть), покинули ИВС.

– Откройте камеру, – шепнул Вилли Ригель конвойным.

– Ключи у начальника ИВС, он на обед пошел на угол за пирожками. – Те развели руками. – Как только вернется, отопрем.

– Желаю вам обоим счастья! – Гектор с порога ИВС отсалютовал им. – Когда свадьба?

– Через час, как освобожусь. – Фима Кляпов попробовал – крепка ли решетка. – Герда, а Ирочке как скажем?

– Скажем, что все как в сказке. Принцесса поцеловала тролля.

Поцелуй…

– Это был трагический несчастный случай, бытовой, – произнес Вилли Ригель, когда они втроем вновь собрались в его кабинете. – То, что произошло тогда у них дома. Учительница про «Кладбище домашних животных» Кинга упомянула, но она не права. То, что случилось – даже по ее описанию – трагический несчастный случай. Отец оставил опасную бритву в ванной. Ребенок четырех лет схватил ее и…

– Петя убил своего близнеца! Женю! – Катя встала. Она не могла сидеть. Она поражалась их спокойствию и хладнокровию! Они оба говорили о таком деле, словно о какой-то бытовой краже или потасовке!

– Ребенок в четыре года не может совершить преднамеренное убийство.

– Он и старшего брата поранил, Вилли, – возразил Гектор. – Интересно, сам-то Петя Кабанов помнит все это? Или амнезия у него, память отшибло? Лесик точно помнил.

– Кабанова тоже все это помнит и знает. Такая трагедия! – Катя села, затем снова встала, заходила по кабинету. – Она… она мне ничего не сказала! Я ее спрашивала о причинах вражды между ее сыновьями. Она каждый раз уходила от ответа. Да, теперь с этой враждой все ясно. Лесик не мог простить брату убийства. Он его ненавидел! А Петя… Нет, Гек, Петя просто не может не помнить того, что сотворил. Ему ведь старший брат постоянно напоминал об этом своей ненавистью. А Петя брата ненавидел именно за напоминание, за память о чудовищном поступке. Пусть ему было всего четыре года, но это убийство!

– Поэтому дело и спрятали в архив Генеральной прокуратуры. Убийство ребенка, а никого не привлечешь. Решили похоронить всю эту историю. Предать забвению. И Кабанову не уволили из прокуратуры. Посчитали, видно, что ее вины в произошедшем нет, – сказал Вилли Ригель.

– Как они все там жили, в их семье, столько лет с таким грузом? – Катя волновалась все сильнее и сильнее. – Я представить себе не могу… Она же мать. И убили ее ребенка. А другой ребенок – убийца – рос на ее глазах. И брат его ненавидел и винил… А их отец…

– Повесился. – Гектор все смотрел в свой мобильный. – Только вот я не могу понять, почему?

– То есть как – почему? – воскликнула Катя. – Причина ясна. Бритва, оставленная им в ванной.

– Вы так считаете? Этого достаточно? – Гектор смотрел на нее.

– Да. Все случилось лишь потому, что отец по халатности оставил свою бритву в ванной, когда там были дети.

Гектор ничего на это не ответил.

– А Лесик словно с другой стороны перед нами предстает. С неожиданной для меня, – заметил Вилли Ригель. – Бросился защищать одного брата от другого. Был ранен. Терпел. В школе все это переносил… когда слухи, пересуды, сплетни… Я-то это хорошо знаю, каково, когда ты полный изгой в школе и сам толком не знаешь, за что. А потом он в один прекрасный день вошел в спальню родителей и увидел своего отца в петле… И этот мальчишка спустя годы, в свои тридцать четыре, по моему личному впечатлению и по рассказам всех свидетелей, которых мы с вами опросили, стал почти законченным подонком. Ребенка похитил, над другими издевался…

– Люди сложные создания, Вилли, – сказала Катя. – Я теперь лучше и Кабанову понимаю – ее фанатичную любовь к Лесику. Получается, что она единственная знала его таким, какой он был на самом деле. И любила его таким. И теперь понятна ее ледяная холодность к Пете… Она же мать. Другая просто отказалась бы от такого ребенка, сдала бы его в детский дом, а она…

– Если бы она сдала его в детский дом, рухнула бы вся ее служебная карьера, – заметил Гектор. – В прокуратуре простили ей трагический несчастный случай, но отказ от родного ребенка ей бы не спустили. Поэтому Петя рос в семье. А не в детдоме.