Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– Придворные щеголи, Клавдий, люди без царя в голове, но себя берегут, – хмыкнул Пушкин-младший. – А тут прямо Отелло… Хотя все возможно. Одно ясно – корнет у нас ложный. Это оно самое – наше инкогнито. И оно… инкогнито, все еще здесь, в городе. Теперь это очевидно. Наше предположение оправдалось. В трактире его никто описать толком не может. Но у нас есть человек, который уж точно его разглядел во всех деталях.

– Конюх Кузьма!

– Пошли, навестим его в застенках.

Они отправились к Пожарному сараю, где в подсобном чулане куковал под замком конюх. Однако перед этим дотошно снова допросили трактирщика. Тот лишь испуганно моргал – мол, слышал только сплетни от прислуги, что вдова-ювелирша пустила к себе на постой молодого офицера. Корнета. О чем вам и сообщил. Но постояльца, мол, в глаза не видел. А с корнетом, который шампанское заказывал, разговаривал всего ничего. Тот лишь приказал – шампанского на всех. Щедро заплатил и вместе с конюхом, вызванным ящики таскать, к погребу направился.

В «застенках» они сразу перешли к сути вопроса.

– Корнета, что шампанское тебя заставлял из погреба поднимать, узнать сможешь? – спросил Пушкин-младший.

– Ну да, смогу. А что?

– Каков он собой?

– Соплей перешибить можно, – хмыкнул конюх. – Но дерзкий. Все помыкал мной, покрикивал – стеклышком в глазу сверкал. Да видел я его в гробу, ваше высокоблагородие!

– Но-но, ты потише, – грозно шикнул Клавдий Мамонтов. – Разговорчивый… Ты насчет шкатулки еще нам не ответил внятно. Я вот подозреваю, что все же ты у барыни шкатулку с драгоценностями украл.

– Не брал я ничего, – конюх Кузьма подбоченился. – Сорок раз уж вам ответил, ваше высокоблагородие, а вы… словно пень еловый.

– Что?!

– Тихо, тихо – он нам нужен, – Пушкин-младший плечом оттер Мамонтова от Кузьмы. – Любезный, если ты драгоценности украл, тебе лучше сейчас покаяться. Полицмейстер как приедет с жандармами, это тебе зачтет.

– Господа жандармы, как приедут, перво-наперво меня к себе вызовут, – строптивец глянул на них с ухмылкой. – Потому как интерес у них ко мне.

– Какой интерес?

– Да уж известно какой, жандармский особый. Вы вот, ваше высокоблагородие, господин мировой посредник, здесь вроде как око государево, но и я… я тоже ведь не лыком шит. Только вы на жалованье, а я сдельно.

– Ты хочешь сказать… – опешил Пушкин-младший, – ты доносчик, что ли, здешний?

– Я докладываю господам жандармам, – Кузьма уже открыто ухмылялся. – И вам бы докладывал, коли бы мне приказали. Вроде как дурачок я при конюшне, да? А на постоялом дворе-то разговоры, разговоры… Брожение умов. И в гостиницу я вхож. Все запоминаю, все на ус мотаю. За «просто разговоры» господа жандармы по пять копеек плотят . Если крамола какая – то по целковому плотят сразу. А уж если кто Самого ругнет, оскорбит, так по пять целковых за такой донос! Оскорбление власти! Как повелось еще с нашего государя Крымского, так и до сих пор – плотя т. И на черта мне воровать, когда у меня доход тута постоянный?

– Да такие мерзавцы, как ты, на все способны, – брякнул Мамонтов.

– Только и слышу от вас поношение, да «выпорю», да «в морду», – Кузьма покачал головой. – Эх, ваши высокоблагородия, не плюйте в колодец. Если что… если бунты, волнения… как волю-то народ получит, как мужички с господами землю начнут делить… кого вы на помощь-то призовете? Таких, как я. Больше-то некого. А то и сами полетите кверху задницей своей сиятельной! Ваш батюшка, господин мировой посредник, я вона на постоялом дворе слыхал намедни, был знаменитый стихоплет. На гитаре господа офицеры играли-пели: «Наша ветхая лачужка и печальна и темна, выпьем с горя, где же кружка?» Так бы и я смог вирши слагать.

– А ты что, грамотный разве? – спросил Пушкин-младший.

– А то! Чай, не дурее вас. А насчет того, кто на что способен… Вас ведь тоже сюда прислали мало ли что мировым посредником, но не по головке здешних гладить, если что… если недовольство властями или, не дай бог, бунт. Вы солдатами в Крымскую командовали, а у солдат-то ружья, пули. Батюшка-то ваш, говорят, бунтовщикам сочувствовал, которые с сибирскими каторжниками якшались из тех, что декабристы… с нашими здешними господами Фонвизиными, Пущиным. Так он, может, по щекам бы вас отхлестал, мальчишку, узнав, как вы сатрапам-то теперь сами служите в роли мирового посредника!

Клавдий Мамонтов схватил конюха за грудки и замахнулся с намерением расплющить за такие речи о Пушкиных.