Александр Серый - Белая кошка в темной комнате

Старик выразительно щелкнул себя по шее и всхлипнул:

— Запил… Ритка заявила, что жизнь со мной ей опостылела. Упорхнула на медичку учиться в другой город — будто у нас своего училища не было. Слышь, корреспондент, специально она так сделала, чтоб, значит, подальше от папки-пьяницы быть!

Неожиданно Панов распрямился и сверкнул глазами:

— А я, может, тоже гордый. Не удерживал! Хочет своим умом жить — пусть живет.

Выпив еще, старик злорадно заметил:

— Умной больно себя считала… Вернулась, а с батькой, как с чужим, жила: «здрасте!», «пожалуйста!», «до свидания!» — тьфу! Потом замуж за балбеса великовозрастного выскочила и к нему подалась. Да только не сахарной жизнь с мужем оказалась. Обратно прибежала к папке под крыло родительское. Я ее как человека принял, все простил! А она, в благодарность, воспитывать меня принялась: не по-людски, мол, живешь, пьянствуешь! Мучились оба, а три года назад Ритка к тетке вдруг подалась… А ты спрашиваешь, как жизнь складывалась… Хреново складывалась!

Панов шмыгнул носом и смахнул слезу рукавом. Растерявшись, Широков все же кое-как утешил старика. Ему было искренне жаль Панова, хотя он понимал, что тот сам отчасти виноват в пошедшей наперекосяк жизни. Виноват своей слабостью, бесхарактерностью.

Видя, что Панов успокоился и вытер глаза, Широков спросил:

— А из-за чего сестра Ваша Анна из Курска уехала?

— Уехала по весне 75-го… Из-за сына своего, Ефима — моего племянника. Он как стал бандитом, так всю жизнь разбойничал! А в том году как раз с такими же бандюгами на инкассаторов напали. Деньги огромные хапнул тогда, людей поубивал… Милиция кого из разбойников шлепнула, кого — поймала, а этот гад сбежал… Анна, хоть и бессовестная, но такого позора уж снести не смогла, видать. Заявилась ко мне после Дня Победы, аккурат. До того мы с ней с 68-го не встречались — с похорон жены моей. Пришла, значит, и говорит: «Мы с тобой, Сергей, в ссоре жили, но ты меня за все прости, дуру. Больше здесь жить не могу… Поеду в город своей юности век доживать». Сказала еще, что дом там купила, а свой здесь продала. Адрес на всякий случай оставила. Так и расстались…

— И что, больше с сестрой не виделись?

— Почему же? Виделись… Весной, два года назад. Дочь, как уехала к тетке, отцу ни разу, поганка, не написала. Анна иногда открыточку присылала, а та сама — ни-ни! Тошно мне стало. Решил их проведать. Письмом о приезде известил. Приехал, а Ритка, оказывается, в срочную командировку укатила. Встретился с сестрой, а дочь ждать не стал — обиделся на нее.

Панов вздохнул, собирая с газеты крошки доеденной краюхи.

— А о том, что Анна померла, так и вовсе узнал через месяц. Дочь открытку прислала, да и то чужой рукой написана, объяснила, мол, руку правую повредила, писать не может, потому — подругу попросила. Понял я тогда, что никому не нужен…

Панов потянулся к стакану, но передумал и спросил Широкова:

— Ты вот скажи, справедливо или нет: какая ни на есть, а все же дочь, а я — отец ее. Как же так со мной поступать можно? Даже не интересуется, жив я или нет!

Старик в досаде махнул рукой и опорожнил-таки стакан с адским зельем.

Что-то в исповеди Панова насторожило Широкова. Он еще не мог это сформулировать. Оно пульсировало в подсознании пока неуловимо, неясно. Повинуясь скорее интуиции, а не логике, Станислав спросил:

— У Вас дочь, наверное, красивая, Сергей Николаевич?

С удивлением глянув на собеседника, Панов, пошатываясь, подошел к шифоньеру, порылся в нижнем ящике и достал фотокарточку, которую, вернувшись, подал Станиславу.

— Вот она, моя Рита. Года за два до отъезда фотографировалась на Доску почета в своей больнице. Вылитая мать!

Широков взглянул на фотокарточку и похолодел: девушка была очень похожа на знакомую Станиславу Маргариту Сергеевну Гвоздкову, но это были разные люди…

Станислав молчал, растерянно глядя на картонный прямоугольник глянцеватой фотобумаги. Мысли в голове перепутались, сосредоточиться никак не удавалось. С собой у него была фотография из личного дела Гвоздковой из горбольницы. Той Гвоздковой, которую он искал… Показать ее Панову? Но под каким «соусом»? Или открыться старику, извиниться за невольную ложь по поводу «корреспондента»? А потом узнать более подробно о дочери, о племяннике?

По-своему расценив молчание «корреспондента», Панов поинтересовался:

— Что, нравится?

— Красивая девушка, — машинально согласился Широков, погруженный в свои мысли по-прежнему.