Василий Пропалов: Ход конем

Одним из задержанных оказался Загребаев…

И вот — допрос. Скрестив вытянутые ноги, Загребаев неподвижно сидел на стуле, медленно цедил слова сквозь редкие зубы, подолгу обдумывал ответ на каждый вопрос. В охрипшем голосе ни раздражительности, ни нервозности.

К допросу Алексей Николаевич готовился серьезно и тщательно, еще раз изучил уголовное дело, кое-где между листами сделал закладки, чтобы можно было быстро отыскать нужные показания свидетелей и другие необходимые документы. Он понимал: преступника голыми руками не возьмешь. Только неопровержимые доказательства могли подействовать на него, заставить говорить правду.

Загребаев лжет, изворачивается, дает неопределенные и путаные ответы. Но капитан Смирнов терпеливо и спокойно зачитывает показания за показаниями. Каждая новая страница — неприятная неожиданность для Загребаева. Каждый его шаг зафиксирован, изучен, проанализирован.

— Давайте, Загребаев, говорить начистоту: скажите, за что вы убили Светлану Пушкареву? — спросил капитан, решив, что настал момент, когда можно ставить вопрос прямо в лоб.

— Я, убил? Пушкареву? — переспросил Загребаев, нагло округлив глаза. — Никакую Пушкареву знать не знаю.

— Правильно, вы ее не знали, но убили.

— Да бросьте вы нахаловку лепить. Не пролезет, не те времена.

— Скажите, Людмилу Грибанову вы знаете? — неожиданно спросил оперативник, откинув корпус тела на спинку стула.

— Когда-то знал. Ну, и что из этого? — раздраженно прохрипел Загребаев.

— Как вы ее знали?

— Жил с ней. Ну и что?

— А то, что вместо Грибановой вы лишили жизни Пушкареву! — вскипел Смирнов, перекидывая листы и тыча пальцем в неровно исписанные страницы. — Вот показания живой Грибановой, вот — Белозерцевой, здесь — вашей матери, тут — сестры… Дать очные ставки?

— Наговорить можно много.

— А это что? — резко спросил капитан, достав из стола нож и клетчатый шарф. — Что это? Шарф опознали многие, в том числе и ваша родная мать. Этот нож видела у вас Грибанова. Рана нанесена именно этим ножом. Есть заключение экспертизы. Вот оно. — Оперативник раскинул листы с красной закладкой. — Можете прочесть, разрешаю.

Увидев нож и шарф, Загребаев вздрогнул, нераскуренная папироса выпала из руки, лицо побледнело, руки беспомощно отвисли к полу.

— Нож вы выбросили, побоялись испачкаться в крови. Шарф сорвало ветром.

Убийца молчал.

— Ну, будем говорить?

— Пишите, — буркнул Загребаев, и тяжелый подбородок упал на грудь.

— Я Грибанову не хотел убивать. Решил только припугнуть…

Напрасно и Валентин Крутиков пытался уйти от возмездия, петляя из одного города в другой: Челябинск, Москва, Ленинград, Новгород. Смирнов задержал его в Валдае.

Утром в переполненном зале шла планерка — обычное деловое заседание личного состава отдела милиции. Но закончилась она несколько необычно. В наступившей тишине начальник отдела подполковник Гусев отрывисто и громко зачитал приказ: «…За проявленную при раскрытии убийства Пушкаревой находчивости и смекалку, а также за разоблачение и ликвидацию опасной воровской группы Крутикова старшему оперуполномоченному уголовного розыска капитану милиции Смирнову Алексею Николаевичу объявить благодарность, наградить его ценным подарком…»

Начальник уголовного розыска майор Сергеев, плотный, с широким русским лицом человек, собирался домой. Неотложные дела часто задерживали его на службе допоздна. Но сегодня он твердо решил закончить работу пораньше, побродить на чистом воздухе.

Сергеев решительно повернул в замочной скважине сейфа ключ, надел белую шляпу и направился к выходу. Но перешагнуть порог кабинета не успел, в дверях показалась тонкая фигура старшего лейтенанта Ухова.

— Вы домой, Андрей Захарович?

— Да. Что-нибудь случилось?

— Мамин и Бочкин задержаны, — с досадой сообщил Ухов.

— Неужели? — удивился майор, вскинув вверх густые брови. — Где они?

— В дежурной комнате. Руки в крови…

— Приведите Мамина, — недовольно сказал Сергеев, снимая шляпу.

Старший лейтенант медленно повернулся и вышел.

Минут через пять хмурый Мамин устало вошел к Сергееву, поздоровался, виновато повесил голову. Сергеев молча глядел на него, не предлагая садиться. Тишина, как петля, душила Мамина, и он заговорил: