Василий Пропалов - Ход конем

— Так вот она, Барбосова тайна! — И Сергеев вспомнил его слова: «Вот увидишь, начальник». Действительно, кто бы мог подумать, что Александр Михайловский решится на такой рискованный поступок! Ведь Редькин, пожалуй, похлеще Михайловского: сидел за разбои. Последний срок отбыл полностью, от звонка до звонка. А после освобождения продолжил свое гнусное дело, но успел ускользнуть. Надо полагать, нелегко пришлось Михайловскому. Вот и пойми ее, матушку-жизнь.

Сергеев возвращался с завода, где проводил беседу об участии общественности в борьбе с преступностью. Не доезжая квартала до отдела милиции, шофер, по просьбе Сергеева, затормозил.

— Меня не жди, — коротко бросил майор, захлопывая дверцу «газика».

Машина фыркнула и тронулась вперед. Сергеев остался стоять на тротуаре. Прямо на него, пересекая улицу, усталой походкой шел Барбос. Правая ладонь его была обмотана бинтом.

— Андрей Захарович, здравствуй! — Круглые навыкате глаза Михайловского искривились виноватой и в то же время торжествующей улыбкой.

Сергеев искренне обрадовался встрече, широко улыбнулся и крепко зажал в своей руке руку Михайловского.

— Здравствуй, Александр! Молодчина… Такого волка взял. И как это ты решился на такое?

Михайловский ответил словами майора:

— Времена настали новые. — И лукаво улыбнулся. — А вы, поди, меня уже в розыск и постановление на арест заготовили?

— Если бы Камышинская милиция не внесла ясность, могло бы и это случиться. Да что мы тут стоим, как базарницы. Рядом сквер, воздух чистый, беседки. Идем.

Среди молодой стройной зелени дышалось легко, ветер доносил аромат цветов. Сергеев и Михайловский, не спеша, прошли в дальний угол и сели под самый развесистый куст. Взглянув на перевязанную руку собеседника, майор спросил:

— Где повредил? Уж не Редькин ли?..

— Он распорол. Лучшего от него я не ждал. Еле управился. Упругий, как пружина, тварь.

— Молодец, Александр Васильевич. Рана серьезная?

— Не особенно. К концу отпуска зарастет.

— Как же оказался ты в Камышном?

— К сеструхе ездил. Она одна у меня. Посадят, думаю, долго не увидимся. Вот и решил съездить. Хотел быстро вернуться, но там попал под ливень, дорога раскисла. Машины, как слепые котята, по кюветам ползают. Пришлось задержаться.

— Почему не позвонил?

— Не догадался. Да и номер телефона не знаю.

— Редькина один брал?

— Один. Увидел — и меня всего затрясло. Упустить не мог, знал: в нашем городе он хвост оставил… Да и раньше его ненавидел. Мы с ним враги были… А потом, он ведь живых людей обдирал, даже девушек, скотина, не щадил. За червонец мог человека на тот свет отправить. К этому добавьте мою тайну. Помните? Так вот, я задумал лично прихватить кого-нибудь и доказать, что Барбос двум верам не служит. А тут случай подпал. Ловить, так щуку — не кильку. Ну, думаю, держись, Барбос: или пан, или пропал. Умирать — так с музыкой…

— Мести не боишься?

— За кого? Что вы, Андрей Захарович! С такой тварью и блатные не больно-то уживаются. А ежели какой чокнутый найдется, то в открытую не боюсь, не дамся.

Михайловскому захотелось высказать Сергееву многое. Он закурил, закинул ногу на ногу и задумчиво продолжал:

— Я был подлец, Андрей Захарович! Но живого человека никогда не обдирал. Ежели делал кому боль, то все равно не такую, как Редькин. Возьмем тот же аккордеон. Когда он прыгнул ко мне в руки, хозяин не видел, большого нервного потрясения не пережил. А ежели бы перед ним выросла где-нибудь в тихом переулке, да еще ночью, наглая рожа Редькина? Каково, а? Хорошо, ежели бы мужик или парень оказался боксером, самбистом, тяжелоатлетом, или просто ловким смельчаком и надавал бы Редькину по всем правилам. Ну, а окажись он смирным? Трусоватым? Сколько бы он пережил? В одно мгновение мог поседеть?

— Не причинять людям боли — самое лучшее, — серьезно заметил Сергеев. — Доживем мы, Саша, до таких дней, когда наше общество будет чистым, как этот сквер. — Андрей Захарович приподнял голову и ладонью в воздухе описал полукруг…

А пока:

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… — раздается громкий голос судьи.

Зал замер. Подсудимый Александр Михайловский стоял прямо, вытянув руки по швам. Ему никогда еще не приходилось так сильно волноваться. На лбу выступила испарина. Во рту пересохло. По всему телу разлилась мелкая дрожь. Раньше перед судом он себя так скверно никогда не чувствовал.