Мария Воронова - Жертва первой ошибки

– Она просто деликатный человек и дает нам поговорить наедине. Чаю?

– А ты знаешь, я бы даже поел. Сегодня маме было как-то не до ужина, догадываешься почему?

– Пойдем.

Лена провела его на маленькую узкую кухню, которая казалась еще меньше оттого, что на подоконнике густо и пышно росли какие-то цветы. Федор на всякий случай сел от них подальше, чтобы ненароком не смахнуть на пол горшок или не поломать кусты. Дочь со стуком поставила перед ним тарелку с двумя толстыми ломтями черного хлеба, на которых лежали неровно отрезанные кружочки докторской колбасы. Федор поморщился:

– Ну что это, Лена? Хуже мужика…

– Не нравится, уберу.

Федор притянул тарелку к себе поближе:

– Я просто слишком голодный.

Пожав плечами, Лена села напротив, закинула ногу на ногу и нарочито эффектным жестом достала из пачки сигарету.

Приподнявшись, Федор быстро вырвал курево у нее из рук.

– Господи, доченька, убивать-то себя зачем? Тем более теперь, когда ты избавилась от сволочей-родителей и жизнь твоя только начинается.

Лена усмехнулась.

– Ты вообще береги, пожалуйста, себя, как бы оно там дальше ни повернулось, – сказал Федор, – не кури, не пей, не водись с кем попало. Не делай ничего себе во вред, хорошо?

– А ты не злишься на меня?

– Нет.

– И я на тебя тоже не злюсь, хоть ты меня ни разу от нее не защитил.

– Лена, ты головой-то подумай! Как это я буду тебя защищать от твоей собственной матери?

– От психопатки.

– Не говори так. Она хорошая, просто очень сильно волнуется за тебя.

– Ага, а чтобы она не волновалась, я должна заживо себя похоронить. Нет, спасибо.

Не зная, что на это возразить, Федор откусил от бутерброда.

Лена молча смотрела, как он ест, потом спохватилась и налила ему чаю, положив сахару ровно две ложки без верха, как он любил. Федор улыбнулся.

– Леночка, да, вы с мамой в последнее время сильно изводили друг друга.

– Это очень мягко говоря. И не мы, а она.

– В общем, я понимаю, за что ты на нее злишься и сейчас помнишь только плохое, но ведь было и хорошее.

– Правда? Неужели?

– Было, было.

– Что ж, освежи мою память.

– Помнишь, ты маленькая в больнице лежала?

– Смутно.

– Так вот если бы не мамина энергия, тебя бы уже не было на свете. Она весь город подняла и нашла одного-единственного профессора, который поставил тебе правильный диагноз и вылечил, потому что остальные врачи тебя конкретно хоронили. А потом, когда ты стала поправляться, то ничего не ела, так мама три раза в день ездила в больницу, чтобы привезти тебе икру – единственную еду, которую ты могла принимать внутрь. И всякий раз ей приходилось унижаться перед нянечками, чтобы пропустили, потому что не знаю, как сейчас, а тогда детская больница охранялась лучше тюрьмы. Заметь, Леночка, она все это делала, а не я. Я в это время строил свою карьеру и смирился с тем, что ты умрешь.

– Я тебе не верю.

– Твое дело, но я говорю правду. Мне даже хотелось, чтобы это уже произошло, мы отгоревали и зажили дальше. Согласись, что после этого просить меня, чтобы я тебя защитил от человека, который любит тебя больше всего на свете, как-то нелогично.

– Да-да, ты еще скажи, что никто не будет меня любить так, как моя мать.

– И скажу.

– И это наглое и бессовестное психологическое насилие.

– Где слов-то таких понабралась? – удивился Федор.

– Где надо.

– Леночка, а ты знаешь, что мама до сих пор кровь сдает за твое чудесное спасение? Раз в два месяца стабильно, она уже почетный донор.

– Свою сдает, а мою выпивает.

Федор засмеялся:

– Что есть, то есть.

Лена взяла его за руку.

– Папа, – заговорила она со страстью, – ты думаешь, я все это не повторяла себе тысячу раз? Думаешь, не пыталась вспомнить хорошее? Да я только на этом последний год и продержалась, но теперь просто не могу больше. У меня действительно кончились силы терпеть.

– Это кажется так, а потом всегда приходит второе дыхание, – сказал Федор, даже не пытаясь быть убедительным, – сейчас ты просто выбиваешь из-под себя опоры, вот и все. Останешься без близких, без корней, и не к кому будет прислониться.

– Папа, а ты бы стал прислоняться к мотку колючей проволоки?

Федор поморщился:

– Не надо этих аллегорий. Сейчас тебя манит свобода, но ты же хороший человек…

– У мамы другое мнение.

– Ты хороший человек, – повторил он с нажимом, – и очень скоро тебя накроет мучительное чувство вины, а судя по твоему звонку, уже накрыло. Поехали домой? Обещаю, что в этот раз заступлюсь за тебя перед мамой и с переводом все решу. Разлепим пельмени обратно, не волнуйся.