Мария Воронова - Жертва первой ошибки

Ведь по отдельности ни один аргумент ничего не стоит, это только вместе они кажутся убедительными.

Она – судья и знает, что истина зиждется на доказательствах, а не на подозрениях, и уж тем более не на ночных страхах женщины с богатой фантазией.

Бред собачий, ничего больше, но, пока не будет выявлен настоящий убийца, она Зейду к своим детям не подпустит.

Потому что у всех маньяков есть еще кое-что общее: когда их наконец ловят, для их родных и близких это становится не только страшным, но и абсолютно неожиданным ударом.

Уже целый месяц Федор был счастлив. Не блаженствовал, не радовался, наоборот, новые события добавили ему много сомнений и тревог, но откуда-то Федор точно знал, что это и есть настоящее счастье.

То, что раньше казалось дурацкой банальностью и жутким штампом для выжимания слезы из девочек-подростков, неожиданно обрело смысл и оказалось единственной правдой жизни. Любовь с первого взгляда и до гроба, вторая половинка – эти глупости вдруг шагнули со страниц дрянных романов прямо в его сердце.

Нельзя сказать, что происходящее с ним было приятно. Иногда Федор дорого бы дал, чтоб никогда не узнать Глаши, а потом просыпался от ужаса, что этого чуда могло с ним никогда не произойти и он так бы и умер человеком в футляре, одиноким зерном, не упавшим в землю.

Когда он ушел от Глаши, то несколько дней еще надеялся забыть ее, уговаривая себя, что это была не любовь, а просто мимолетная нежность, даже не так. Уважение к раненому бойцу. Помог добраться до медпункта, а дальше – все. В конце концов, вонь от карболки была действительно ужасна, и запах пота сквозь нее тоже немножко пробивался. Любая уважающая себя женщина тут же отправилась бы в душ, а Глаша бухнулась на диван. Федор пытался убедить себя, что это было мерзко, но не добился ничего, кроме эрекции.

Он не мог даже понять, нравится она ему внешне или нет, и не из-за дымки любовного восторга, а скорее из какой-то непонятной безысходности, твердой уверенности, что они созданы друг для друга, что они две половинки одного целого, а раз так, то нечего привередничать. Как есть – так есть.

И все же целую неделю он торговался с судьбой, заставлял себя думать, что никакой любви не существует в принципе, а все великие произведения искусства на эту тему родились от юношеского спермотоксикоза или мужского климакса.

Держался до выходных, но в субботу за завтраком увидел поджатые губы жены и спросил себя: «А какого черта я здесь делаю?»

Соврал, что надо на службу, и ушел, не допив кофе. Хотел поцеловать Татьяну, но она отстранилась, потому что ради разнообразия дулась не на Ленку, а лично на него. Суть была, конечно же, в даче, но жена ставила себя выше всяких там материальных проблем и официально обиделась из-за того, что он якобы что-то не то сказал, не так посмотрел. Федор не вникал, зная, что все равно придется просить прощения, так какая разница, за что.

Сев в машину, он хотел отправиться к заливу куда-нибудь на Карельский перешеек, но, выезжая на Литейный, почти против своей воли повернул в другую сторону. «Постучусь к ней, и, если не застану, значит, не судьба!» – Федор решил это твердо, окончательно и бесповоротно, но, после того как впустую трезвонил в Глашину дверь около десяти минут, не уехал, как собирался, а сел на лавочку возле ее парадного.

«Что значит – не судьба? Нельзя доверять свою участь такому узкому временному промежутку. Я мог застрять на светофоре или на заправке, или Татьяна взяла бы и не выпустила меня из дому без скандала. Или, наоборот, проснулся бы раньше и не распивал бы кофе в компании своей свежемороженой супруги, а сразу рванул к Глаше и застал ее. Если мы на полчасика разминулись, это, получается, я свою судьбу обманул, так, что ли? И вообще, надо самому решать, а не доверять свою жизнь случайности!»

Вскоре из парадной вышли две интеллигентные старушки и суровыми взглядами без единого слова согнали Федора со скамейки. Он задумался, имеет ли это какое-то судьбоносное значение, но все равно не уехал.

Логика подсказывала, что сегодня выходной, и если она ушла, то на целый день, и ждать нечего, но ноги сами понесли его к трамвайной остановке.

Федор остановился возле киоска «Союзпечати». У окошечка вертелись две девчонки лет десяти, хорошенькие, одна с короткими кудряшками, другая с бантом. Шушукались, пересыпали из ладошки в ладошку серебристые денежки, хмурились, и Федор понял, что им не хватает на что-то чрезвычайно важное, абсолютно необходимое для их девчоночьего счастья. Нашарив в кармане брюк двадцатикопеечную монетку, он как мог незаметно бросил ее на землю, слегка подпихнул носком ботинка в сторону детей и отошел. Удивленно-радостный возглас, раздавшийся через несколько секунд, оповестил о том, что затея удалась. Федор улыбнулся.