Мария Воронова - Жертва первой ошибки

Время шло, а случайная попутчица не покидала его мыслей. Федор понимал, что это кризис стареющего мужика выражается таким странным образом, но ничего с собой поделать не мог. Говорил себе, что она страшная и уж, во всяком случае, ничего в ней нет такого особенного, чтобы сходить с ума и тосковать, но тут же вспоминал то блаженное чувство уюта и покоя, когда сидел с ней рядом в самолете, закрыв глаза, слышал шелест страниц и чувствовал, как ее плечо едва касается его плеча.

Федору было стыдно, что он, умный и хладнокровный человек, поддается идиотскому наваждению, как девятиклассник, но поделать с собою ничего не мог.

Наконец он решил, что реальность – лучшее средство от мечтаний и иллюзий. Как только он увидит девушку и поговорит с нею, так тут же убедится, что она ничего общего не имеет с тем образом, который так нагло терзает его воображение.

Сказано – сделано.

Федор позвонил и назначил свидание возле метро «Площадь Восстания», куда приехал на своей машине. Не хотел, но в последний момент купил все-таки цветы, снисходительно подумав, пусть у девушки останется приятное воспоминание, ладно уж. Не часто ее приглашают такие великолепные самцы, как он.

Девушка пришла без опоздания. В простом пестром платьице и с учительским пучком на затылке она выглядела совсем невзрачной, но Федор мгновенно выхватил ее взглядом из толпы, и тогда сердце екнуло и быстро заколотилось.

Федору не хотелось, чтобы его видели с женщиной на улице, поэтому он быстро посадил девушку в машину и тронулся в путь, сам не зная, куда.

Девушка ничего не спросила, Федор ехал и ехал, пока они не оказались на Петергофском шоссе.

– Раз уж мы сюда заехали, давайте махнем до залива, посмотрим закат, – предложил он.

– Хорошо.

– А вам не страшно в машине с незнакомым человеком?

Девушка пожала плечами:

– Почему незнакомым? Вы же прокурор.

– Это я так сказал.

– А я проверила.

– Правда? – губы Федора расползлись в улыбке. – А я вот о вас ничего не знаю, даже имени.

Девушка сказала, что ее зовут Глаша. После мединститута она три года отработала хирургом в городе Луга, а теперь поступила в аспирантуру. Федор прикинул, что ей должно подходить к тридцати, но выглядела она много моложе. Может, из-за отсутствия косметики, а может, от строгого взгляда. Хотя строгий взгляд должен старить? Наверное…

Немного не доезжая до Петергофа, они съехали по грунтовой дороге к заливу. Девушка сняла босоножки и пошла в воду.

Федор смотрел ей вслед. Она заходила все дальше и дальше, но вода все была ей по щиколотку. На этом берегу Финского залива вообще мелко.

На каменистом берегу прибой водорослями нарисовал изумрудно-зеленую каемку. Она пахла йодом.

Свет угасал, и гладь залива тускло переливалась богатыми красками заходящего солнца, а Глаша вдалеке казалась бесплотной тенью.

Федор помахал ей, и она побрела назад.

Потом он поддерживал ее, пока она болтала то одной, то второй ногой – сушила ступни, прежде чем сунуть в босоножки.

Обувшись, Глаша вернулась к машине.

– Поедем?

Странное чувство вдруг овладело Федором. Он не верил ни в какую мистику, и в предчувствия особенно, но, когда открывал перед Глашей дверь, его словно электрическим разрядом пронзило знание, что в этой девушке заключается его будущее. Он будто наяву увидел, как через десять лет они на этом же самом месте садятся в машину, так же понимая друг друга почти без слов, сзади сидят двое ребятишек…

Видение оказалось таким ярким, что Федор, сев за руль, чуть не увидел в зеркале заднего вида две белокурые головки. Почему белокурые? Он – брюнет, Глаша – темно-русая…

– Я ведь женат, Глаша, – сказал он.

Она улыбнулась, показав глазами на его широкое обручальное кольцо:

– Я вижу.

– И не смогу развестись.

– Мы видимся второй раз в жизни, да я и не спрашивала о ваших жизненных планах.

– Вот так, Глашенька… А вы замужем?

– Нет, и пока не собираюсь.

– Да? А почему?

Она пожала плечами.

Федор чуть сбросил газ. Они уже въехали в черту города, и совсем скоро за серой громадой кораблестроительного института, похожего на лайнер, покажется Глашин дом.

Расставаться с девушкой не хотелось, и вообще казалось абсурдным покидать свое родное, теплое…

– И все же? – спросил он, кажется, довольно сварливо.

– Как сказать… Много работы.

– Некогда, что ли?

– Получается так. Не хочу хвастаться, но старшие товарищи говорят, что я могу многого добиться, а в хирургии для этого требуется вся жизнь. Ни на что другое уже не остается.