Наталия Антонова - Мелодия для саксофона

Следователь невольно отпрыгнул от картины.

– Александр Романович! Я имела в виду в культурном понимании этого слова.

– В культурном?! – вытаращил глаза следователь и сердито прошипел: – Да что ты в этом вообще понимаешь?!

Секретарь пожала плечами с притворно обиженным видом, стараясь не расхохотаться в голос.

Наполеонов побегал по коридору, стуча каблуками, и распорядился: «Унеси это!» – он махнул рукой на натюрморт.

– Куда? – спросила Элла беззаботно.

– К чёрту на кулички! – вызверился Наполеонов.

– Я туда дороги не знаю, – равнодушно отозвалась девушка.

Внезапно Наполеонов остановился и задумался, потом поманил Эллу пальцем. Она осторожно приблизилась к нему, он встал на цыпочки и что-то прошептал ей на ухо.

– Да вы с ума сошли, Александр Романович! – воскликнула девушка.

– Ничего подобного, – ответил следователь, – иди и отнеси ему презент.

Элла поохала, повела плечами и отнесла натюрморт Фёдору Поликарпычу.

Вернувшись в свой кабинет после небольшой отлучки, тот с изумлением увидел картину.

– Что это? – спросил он всё ту же Эллу.

– Подарок от неизвестного, – ответила она устало.

– Ты что-то плохо выглядишь, – забеспокоился он.

«Будешь тут с вами плохо выглядеть», – подумала про себя девушка, а вслух сказала:

– Голова немного побаливает.

– Ты не спросила, как зовут этого дарителя? – спросил начальник и почему-то хитро подмигнул Элле.

– Нет… – ответила она растерянно.

– Ну, это ты зря, – укорил он, – в следующий раз обязательно спрашивай.

«Чёрта с два я что-нибудь возьму хоть у кого в следующий раз», – подумала Элла, а вслух сказала:

– Обязательно, Фёдор Поликарпыч.

– Вот и молодец, – похвалил начальник, – а сегодня иди домой.

– Так ещё рабочий день, – заикнулась она.

– Ничего, ничего, – ответил он, – я тебя отпускаю.

Элла подхватила букет, подаренный Славиным, свою сумочку, заглянула к Наполеонову и сказала:

– Я домой ухожу, Александр Романович.

– Как, то есть, домой? – удивился он.

– А так! – Элла показала следователю язык и закрыла дверь.

– Не иначе, Фёдору Поликарповичу презент пришёлся по душе, – хмыкнул он.

Много позднее все узнали, что начальник отвёз злосчастный натюрморт к себе на дачу и хвастал знакомым, что подчинённые настолько сильно любят его, что скинулись на букет сирени, чтобы у него в доме и на душе всегда была весна и пахло сиренью.

В общем, Фёдор Поликарпович тоже оказался не обделён юмором и разгадал козни своих подчинённых.

– Расскажи мне что-нибудь о Гегеле, – попросил Ринат, укладываясь в постель рядом с женой.

– С каких это пор тебя стали интересовать немецкие философы? – тихо рассмеялась Гузель.

– Меня интересуешь ты и Гулька, – серьёзно ответил он жене.

– Ну, ладно, тогда слушай.

Ринат старался не упустить нить рассказа жены, но запомнил только, что родился Гегель в августе 1770 года в Штутгарте.

Отец его служил секретарём казначейства при дворе герцога какого-то. Гегель так хорошо учился, что в двадцать лет стал магистром философии, но ни за что на свете не хотел становиться священником, зато стал воспитателем троих детей некого патриция и занимался творчеством. Потом вернулся на родину и после смерти отца получил небольшое наследство. Читал лекции, не очень контачил со студентами, женился и философствовал, философствовал, философствовал.

– Нет, ну его! У меня голова не казённая, – решил Ринат.

– А представляешь, – неожиданно сказала Гузель, – мы с тобой, взявшись за руки, бродим по ночным узким улочкам Веймара. Гулко разносится эхо наших шагов. И вдруг мы переносимся в Йену, в прошлое, и попадаем в Йенский университет и вместе со студентами слушаем лекции Гегеля.

– Звучит заманчиво, – улыбнулся Ринат, – но я предпочёл бы остаться в настоящем.

– И тебе не хочется побывать там, где Гегель закончил свою «Феноменологию духа»?

– Я думаю, – проговорил Ринат осторожно, – что смогу это пережить.

Гузель снова тихонько засмеялась, а потом сказала:

– Я думала, что Гегель близок тебе по духу.

– С чего это? – насторожился Ринат.

– Но как же?! Ты всегда призываешь поступать разумно!

– И что с того? – спросил он осторожно.

– Как что?! – брови Гузель превратились в луки, собирающиеся выпустить стрелы.

– По-моему, ты хочешь сбить меня с толку, – проговорил муж.

– Нисколечко. Просто именно Гегель ставил разум в центр всего, он так и писал, что разум «на всех высотах и во всех глубинах водружает знак своего суверенитета».