Александр Барр - Одна в пустой комнате [litres]

Я спрашиваю, какого еще укола, и машинально трогаю себя за плечо.

– Это.

– Же.

– Я.

– Написал.

– На.

– Стене.

– Тот.

– Шифр.

По очереди с Аркадием произносим фразу, я бросаю окурок и бегом возвращаюсь за стол. Кажется, я что-то вспомнил. Кажется, нащупал что-то невероятно важное.

– Это послание тебе? – Аркадий спрашивает шепотом, чтобы не мешать мне думать.

– Не знаю, – почему-то отвечаю тоже шепотом. – Думаю, я написал что-то важное. И я, похоже, знал, что все забуду. Поэтому, видимо, и разбросал эти крошки.

– Какие?

– Ну как Гензель и Гретель, – отвечаю все еще шепотом. – Ай, да не важно! – говорю во весь голос, отмахиваюсь от надоедливого Аркадия и еще раз перечитываю послание.

Я перелистываю исписанную страницу. Просматриваю пометки. Совмещаю символы и записываю на ладонь то, что получается.

– Первая буква «и».

Я уверен.

Не могу объяснить почему, но уверен. Дописываю на ладонь и подставляю в шифр буквы.

– Значит, третья в этом слове. Еще четвертая и шестая в другом, тоже будут «и», – говорим хором с Аркадием.

Я пересчитываю символы, обвожу их в кружок, фиксирую результаты. Сопоставляю данные и подставляю их в формулу.

Я продолжаю записывать правильные буквы на ладонь.

Следую по стрелке из таблицы, прочерчиваю через весь листок линию, считаю и переписываю.

Когда последний символ занимает место на руке, Аркадий громко и четко зачитывает вслух:

– Иди в полицию!

Аркадий счастлив. Наконец нам удалось разгадать послание.

Он хлопает в ладоши, радуется как ребенок, выпивает остывший чай и плюется чаинками. А я смотрю на это все и думаю, что я уже много раз видел на стене эту надпись. Эта далеко не первая. И еще я думаю, что ох не просто будет мне убедить Аркадия пойти со мной.

На руке написано: «Иди в полицию!»

И я чувствую, что нужно поторапливаться. Иначе случится что-то жуткое, что-то непоправимое.

А еще я чувствую страх Аркадия. И уверен, что боится он совсем не напрасно.

– Эти надписи сделал я. Вернее, не все. Только одну из них, – говорю, шепелявлю. Нижняя губа сильно опухла, болит, и мне трудно выговаривать слова.

Федор Петрович не смотрит на меня. Он, скорее всего, знает, о каких надписях я говорю, но хочет, чтобы я сам пояснил.

– Те, что на фотографиях. Вы спрафывали. – Терплю боль и повторяю более разборчиво. – Спрашивали, что значат те символы. Я вспомнил.

Десна кровит, я с трудом проглатываю густую слюну. Она теплая, тягучая, с металлическим привкусом.

Федор Петрович в курсе, чего мне стоило вернуть память. Каким способом мне вправляли мозги.

Он каждый раз тяжело вздыхает, когда видит мое избитое, все в синяках опухшее лицо. Он старается не смотреть на забинтованные ребра. Он не хочет замечать гипс.

– Что ты вспомнил, Аркадий? – Доктор говорит и даже не смотрит в мою сторону.

Федор Петрович прекрасный специалист.

Теперь я в этом не сомневаюсь. Он мастер своего дела. И он наверняка знает, что по инструкции нужно смотреть мне прямо в глаза. Только в глаза. Он безукоризненно выполняет все остальные предписания. Но не может заставить себя посмотреть на меня.

Я знаю, Федор Петрович чувствует свою вину за мои травмы.

– Вспомнил мнофо всехо… – прокашливаюсь. – Много всего вспомнил. Начну, как всегда, по порядку.

Смотрю на стакан. Он полон. Наполнен кем-то предусмотрительным до самых краев. Чувствую жажду. Я хочу попить. Очень хочу. Но самому мне не справиться. Мне бы сейчас трубочку… Но я не стану у них просить. Пошли они все…

Обойдусь.

Я начинаю рассказ.

Говорю и вижу довольное лицо полицейского, который меня избил. Он знает, что именно благодаря его работе я сейчас поведаю новые детали. Он удовлетворен. И ему ничего плохого за это не сделали. Вопреки его опасениям, ему даже выговор не назначили. Он сидит теперь, гордый, с высоко поднятой головой. Цепляет носом потолок и, как бы со стороны, наблюдает за мной, за своим триумфом. Он получил двойное удовольствие – помахал кулаками вдоволь, потрепал ненавистного подозреваемого и после вдобавок выслушал благодарности от своего начальства.

Радуется.

И я его не осуждаю. Я ему даже благодарен.

Если мои переломы хоть как-то помогут спасти девушку, я готов позволить раскрошить мне все, что осталось.

Я рассказываю, что вспомнил.

Как проснулся тем утром. Как пил тот не вкусный, до тошноты отвратительный зеленый чай. Как ломал голову над кровавым шифром со стены.