Батья Гур - Убийство в субботу утром

Михаэль попросил Хильдесхаймера:

— Давайте для полной уверенности взглянем еще раз, все ли на месте.

Они вдвоем вышли в гостиную. Доктор обвел взглядом мебель, картины, ковер («ручной работы, китайский, стоит целое состояние»), статуэтки из слоновой кости, тоже очень дорогие. О двух написанных маслом картинах он сообщил, что это оригиналы, весьма ценные, и назвал имена художников, о которых Михаэль никогда не слышал. Инспектор спросил о драгоценностях.

— Когда она уезжала за границу, — ответил доктор, — то всегда оставляла их в банковском сейфе. С собой брала всего несколько вещей, и, поскольку вернулась лишь в пятницу, сомневаюсь, что она могла успеть забрать их домой. А большая часть бриллиантов, я полагаю, находилась на хранении в банке постоянно, она не любила их носить. Но лучше спросить у детей.

Когда они закончили, было четыре часа утра. В холле скопилась куча мешков, и Михаэль помог Эли погрузить их в фургон. Цилла заметила, что пока ничего определенного сказать нельзя — надо ждать результатов экспертизы.

— Я нашел несколько различных отпечатков пальцев, — сказал Шаул. — Некоторые, предположительно, принадлежат вам и доктору, — он указал жестом в сторону Хильдесхаймера и бросил на Михаэля укоризненный взгляд, — но все следует проверить.

Только когда все покинули дом, старик согласился, чтобы Михаэль отвез его домой.

По дороге Михаэль еще раз попытался выяснить, знали ли коллеги о том, что Хильдесхаймер обычно помогал Еве Нейдорф готовиться к лекциям. И снова у него создалось впечатление, что собеседник не понимает вопроса, поэтому он сформулировал его по-другому: мог ли кто-то думать, что Хильдесхаймер располагает копией ее последней лекции?

Старик понял. Да, очень вероятно, что люди могут так думать, хотя никто его об этом не спрашивал.

— Пока не спрашивал, — уточнил Михаэль, — пока. Но, боюсь, вас еще спросят… или попытаются найти ответ самостоятельно…

Доктор понимающе кивнул. Казалось, он не удивился и не испугался. Просто принял к сведению. Михаэль, напротив, был сильно обеспокоен. Убийца Евы Нейдорф уже показал, на что он способен, чтобы избавиться от копий лекции и списка пациентов.

Изучая лицо доктора, сидящего на соседнем сиденье, и вглядываясь в темноту, он размышлял, до какой степени может ему довериться, и наконец попросил его никому не говорить, что у него нет копии лекции.

— Хотя вы и окажетесь в опасном положении, опасность может принести свои плоды, — сказал Михаэль и почувствовал себя виноватым.

Старик рассеянно кивнул, по-прежнему не выказывая никакого волнения, отчего Михаэлю стало совсем тошно.

Он высадил профессора перед дверью его дома и дождался появления белой машины с двумя полицейскими в штатском, которых заранее вызвал по рации.

Убедившись, что дом взят под наблюдение, инспектор вернулся в офис. Было уже больше пяти утра, но все еще темно. Дождь перестал. Было очень холодно.

Джо Линдер никак не мог заснуть. Вообще-то в этом не было ничего необычного, но слишком уж тяжело давалась ему сегодняшняя бессонная ночь. Со своей половины кровати рядом с окном, на котором он не стал задергивать занавеску, Джо наблюдал, как капли дождя падают с веток кипариса, спускающихся почти до крыши.

Ярко горел уличный фонарь на бульваре Агнон. Вечером Даниэль, четырехлетний сын Линдера, жаловался, что фонарь мешает спать и ему. Сегодня вечером Джо в очередной раз рассеянно посоветовал ему считать белых слоников, пока не придет Песочный человек, который сыплет деткам в глаза песок, и они засыпают. Малыш закапризничал: он боится Песочного человека, не хочет, чтоб ему в глаза сыпали песок, не знает, как выглядят белые слоны, считать умеет только до двадцати… Но не это, конечно же, было главным: просто он чувствовал, что отец сейчас где-то в другом месте, а о нем совсем не думает. Но сидеть с сыном Джо был просто не в состоянии — слишком издергался за день.

Едва он закрывал глаза, как перед ним вставало лицо Хильдесхаймера, выходящего из маленькой комнаты.

Джо взял часы с прикроватного столика — два часа ночи. Он вздохнул и, стараясь не шуметь, встал. К счастью, жена не проснулась. Меньше всего ему сейчас хотелось задушевного разговора о том, почему это ему не спится в такое время.

Он и сам не знал. Смерть Евы Нейдорф не вызвала у него ни боли, ни огорчения, потому что он ее никогда не любил и даже немного боялся. Возможно, если бы она проявила к нему какую-то теплоту, он тоже относился бы к ней по-другому. Даже теперь, после ее смерти, он не ощущал ничего похожего на чувство вины. Нет, его по-прежнему переполняли негодование и обида на то, что доктор Нейдорф демонстративно отстранялась от него, не верила в его способности психотерапевта. Линдер был убежден, что ее негативное отношение к нему глубоко, прочно и останется неизменным, что бы он ни делал.