Батья Гур - Убийство в субботу утром

По дороге в полицейском «рено» они не обменялись ни словом. Старик глядел в лобовое стекло, а Михаэль выкурил две сигареты, пока они наконец не свернули на парковку рядом с отделением неотложной помощи, игнорируя возмущенные окрики охранника. Михаэль махнул у него перед носом полицейским жетоном. Затем оба поспешили к лифту и поднялись прямо на седьмой этаж.

В коридоре напротив лифта, на оранжевом пластмассовом стуле они обнаружили Эли Бахара, а в комнате, куда вошли без стука, — что-то записывающего Шломо Голда. Яаков дремал на койке, прикрыв глаза, но тут же проснулся, услышав, как открылась дверь. При виде Хильдесхаймера Голд в одно мгновение оказался на ногах — Михаэль еле сдержал улыбку. Поджав губы, старик попросил Голда оставить его наедине со студентом, Михаэль тоже вышел.

Михаэль, Голд и Эли просидели за дверью около часа, не нарушая молчания. Михаэль выкурил еще две сигареты, поблагодарил Эли за принесенный кофе. Голд от кофе отказался, мотнув головой.

Когда наконец из комнаты показался Хильдесхаймер и они увидели его посеревшее лицо, Михаэль забеспокоился о его здоровье и предложил чего-нибудь выпить в кафетерии. Хильдесхаймер нетерпеливо отказался и, кивнув Голду, заспешил к лифту. Главному инспектору пришлось тоже поспешать, чтобы не отстать от него.

Не успев сесть в автомобиль — Михаэль еще даже не завел мотор, — Хильдесхаймер спросил:

— Ну и что же теперь делать?

— Теперь, — хрипло ответил главный инспектор, — нам придется это доказать, что сложнее всего. У нас есть мотив, орудие убийства, возможность; в ее алиби есть трещина, но нам нужно это доказать.

— Каким образом? — спросил старик, постукивая пальцами по колену.

— У меня есть одна идея, но я бы предпочел не разговаривать в машине. Все сложно, и многое потребуется от вас.

Казалось, Хильдесхаймер его не услышал, — во всяком случае, реакции на слова Михаэля не последовало.

В половине второго они вновь сидели в приемной на улице Альфази, как будто и не покидали ее.

Михаэль закурил и вежливо отказался от столь же вежливого приглашения на ленч, которому, однако, недоставало сердечности и которое последовало за тем, как в двери показалась кудрявая седая голова профессорской жены, что-то сердито спросившей по-немецки.

Хильдесхаймер внимательно выслушал Михаэля, объяснившего, что от него требовалось. Главный инспектор несколько раз повторил, что обычные методы тут не годятся, и дважды — извиняющимся тоном — подчеркнул, что ситуация, в которой окажется уважаемый профессор, возможно, потребует от него нарушить принципы, доселе столь священные. Однако старик резко прервал его: это можно рассматривать и с другой — как раз обратной — стороны, как защиту тех самых принципов, на которые намекал уважаемый главный инспектор.

Вот так и случилось, что в два часа пополудни профессор Эрнст Хильдесхаймер набрал домашний номер телефона Дины Сильвер и пригласил к себе на консультацию к четырем часам того же дня.

Ровно в три Хильдесхаймер впустил в дом сотрудников передвижной лаборатории. Они обследовали дом и проверяли комнаты, пока Михаэль молча сидел в кресле, а старик стоял и глядел в окно. Наконец в дверь постучали. Вошел Шаул и доложил:

— Готово. Все установлено. Мы займем позицию в спальне. Там есть ниша, где стена потоньше. Мы порядком намусорили, но все уберем. Потом.

Он посмотрел на старика с интересом, но, по мнению Михаэля, недостаточно почтительно, хотя Охайон специально и неоднократно предупредил всех, чтобы они вели себя со старым психоаналитиком со всей возможной — и невозможной — уважительностью.

Михаэль прибавил от себя извинения и обещал, что все приведут в порядок. Но Хильдесхаймера это, казалось, трогало менее всего. Он находился в другом мире, в ином времени, стоя у окна и глядя в запущенный сад, купавшийся в ярком сиянии весеннего дня, не проникавшего, однако, в комнату. По спине Михаэля пошел холодок, когда он вспомнил, что две недели назад старому человеку стукнуло восемьдесят.

Когда ровно в четыре прозвенел дверной звонок, полицейский эксперт Шаул и главный инспектор Охайон находились в полной готовности.

На ней было красное платье — то самое, в котором Михаэль видел ее в первый раз. Лицо было бледно, локон черных, как вороново крыло, волос падал на глаза. Грациозным движением откинув его назад, она спросила, улыбаясь:

— Мне лечь на кушетку?

Психоаналитик молча указал на кресло. Она присела, скрестив ноги, подобно фотомодели с обложки модного журнала. Михаэлю внезапно пришло на ум, что толстые лодыжки придают ей чуть потешный вид. Он словно впервые видел толстые запястья, короткие пальцы и изгрызенные ногти.