Батья Гур - Убийство в субботу утром

Рыжеволосый полицейский оставил сообщение у диспетчера: «Если я понадоблюсь Охайону, скажите ему, что я все обыскал — ничего, никаких писем. Буду в конторе ждать указаний». Нафтали прочитал сообщение слово в слово, и Михаэль нетерпеливо проговорил в рацию:

— Скажи ему, пусть ждет, пока я не выйду на связь. И передайте Цилле, пусть ожидает тоже, у меня есть для нее работа.

Нафтали удержался от комментариев по поводу нетерпеливого тона главного инспектора и нейтральным голосом отозвался: «Сообщение получено, конец связи. Телефон оставишь?» Но Михаэль уже отключился.

Когда первый утренний пациент удалился. Михаэль приблизился к двери. На громкий стук отворил сам Хильдесхаймер — и в удивлении воскликнул:

— Боже мой, это вы!

В его голосе не было и следа дружелюбия, лишь тревога и гнев, но Михаэль, не ожидая приглашения, решительно ступил за порог и умоляюще произнес:

— Профессор Хильдесхаймер, я должен немедленно с вами переговорить.

Немного пришедший в себя Хильдесхаймер недоуменно глянул на полицейского:

— Но у меня пациенты, все утро!

Немецкий акцент слышался даже явственней, чем обычно.

— Боюсь, по крайней мере один сеанс вам придется отменить. — Тон Михаэля не предполагал возражений.

Хильдесхаймер ответил ему суровым, вопросительным взглядом — и тут грянул дверной звонок. В полуоткрытую дверь просунулась голова белокурой кандидатки. Михаэль вспомнил, что Цилла опрашивала именно эту худощавую девушку с короткой стрижкой и узким птичьим личиком. Хильдесхаймер беспомощно посмотрел на Михаэля, который неумолимо стоял у дверей, затем с запинкой сказал, что приносит свои извинения, но вынужден отменить сеанс по «экстренной причине», — на этот раз Михаэля одарили взглядом осуждающим. Лицо кандидатки побледнело.

— Профессор, вы здоровы?

— Да, вполне здоров. Весьма сожалею, что не смог предупредить вас заранее. Не возражаете, если мы встретимся на следующей неделе?

Девушка достойно приняла извинения, и Михаэлю показалось, что коль скоро драгоценный профессор оказался жив и здоров, его клиенты готовы принять любые извинения, которые ему угодно принести.

Все еще недовольным, но гораздо менее смущенным голосом старик сказал Михаэлю:

— Вам повезло, что эта девушка — подопечная, но следующим придет пациент, и у меня нет ни малейшего намерения повторять подобное представление.

Охайон взглянул на часы: пять минут десятого. Всего пятьдесят пять минут до следующего сеанса.

— Профессор, прошу вас отменить следующий сеанс. Надеюсь, до сего времени я не давал вам повода сомневаться в моей осмотрительности.

Не говоря ни слова, Хильдесхаймер прошествовал в приемную, быстро просмотрел расписание, набрал номер на диске тяжеловесного старомодного черного телефона и, к огромному облегчению Михаэля, отменил следующий сеанс. Тогда главный инспектор, незваным вошедший вслед за Хильдесхаймером, встал, закрыл дверь и, глянув на старика, опустил занавесь на внутренней стороне двери. Старик с выжидательным видом уселся в одно из кресел; Михаэль поспешил занять другое.

Хотя на улице сияло солнце, комната была погружена в полутьму. Большие окна скрывались за тяжелыми занавесями. На кушетке виднелись грязные следы там, где покоились ноги предыдущего пациента, голова оставила вмятинку на подушке, укрытой белой наволочкой. Михаэлю вдруг страшно захотелось лечь на кушетку и заговорить, чтобы в комнате раздались звуки его голоса. Белая наволочка, выглаженная, без единого пятнышка, несмотря на складочки, оставленные пациентом, звала, обещала отдых, безопасный покой в надежных руках готового помочь человека. Захотелось, чтобы старик сел с ним рядом, переложил с него на себя единоличную ответственность за то, что должно вот-вот случиться. Но ведь не тоской по кушетке хотел он поделиться с психоаналитиком, который сидел, опершись рукой на подлокотник кресла, а подбородком — на сжатый кулак, с лицом, на котором читались одновременно усталость и ожидание.

Нужно поскорее объяснить свое вторжение.

Около часа старик слушал, не проронив ни единого слова, а Михаэль выкладывал ему факты. Он рассказывал профессору о Линдере, о пистолете, о полковнике Алоне, о недостающем пациенте, о взломе, о бухгалтерской конторе, детекторе лжи, алиби — обо всем. Одно за другим по порядку он обрисовывал события прошедших недель и, не вдаваясь в ненужные подробности, подвел старика к тем же умозаключениям, к которым пришел сам. Михаэль не сомневался, что профессор не упустил ни единого слова, хотя, пока не было упомянуто имя Катрин-Луизы Дюбонне, он сидел не шевелясь.