Батья Гур - Убийство в субботу утром

Яаков запнулся и тяжело задышал. Оглушенный, Голд все еще не понимал всей связи событий. Он был ошеломлен… ничего худшего и представить себе нельзя. Такое даже на семинарах не обсуждали. На такую тему даже Линдер не откалывал шуточек. Величайшее табу их профессии, сексуальная связь с пациентом — и Дина Сильвер, не кто-нибудь, а Дина Сильвер! Он подумал о ее холодной красоте — нет, он не мог вообразить, что она способна вообще на какое-либо чувство! — о манере изящно отбрасывать волосы со лба, о ее честолюбии и о том, что она без пяти минут полноправный член Института.

Из размышлений его вырвал голос Яакова:

— Нет, я не знал, кто она, даже подумать не мог. Я заметил, что она красивая, но выглядела много старше его. «Еще одна дамочка», — подумал я, когда увидел у нее на пальце обручальное кольцо. Нет, не спрашивайте, как это я так сразу все заметил… Ну, в общем, я не хотел поднимать шум. Ему чуть за восемнадцать, и вообще он как с цепи срывался, если вы говорили ему что-нибудь, чего он не хотел слышать. Я лег спать и ничего не сказал ему утром. Но через несколько дней — вы не поверите! — я был в банке, стоял в очереди, и тут я узнал эту женщину — она стояла впереди меня, кассир был новый, она депонировала чеки, и он спросил, на чье имя их зачислить. Она назвала имя, тут я сложил два и два и чуть в обморок не упал — я ведь знал имя его психотерапевта и понял, что это она и есть. Вернувшись домой, я спросил его насчет его терапевтических сеансов, потому что он говорил мне, что больше их не посещает, и это настоящая катастрофа, в армию его не взяли, а теперь он не ест, не спит и вообще выглядит как тень. Вот я и спросил его, когда он собирается возобновить сеансы, а он сказал — никогда, ему это больше не нужно. Но он ведь ходил как заторможенный, пропускал занятия и все время задавал мне вопросы про лекарства и всякие такие психованные вещи. Его отец мне звонил, хотел знать, почему Элиша не пишет и что с ним такое творится. Случались дни, когда он не понимал, что находится у себя дома, вообще не осознавал, на каком он свете, и в конце концов я понял, что он сходит с ума. Вот тогда я и решил пойти и поговорить с доктором Нейдорф, потому что это она направила его в лечебницу, значит, она несла ответственность, правда?

Голд потер бровь и глянул на Михаэля, который сунул руку в карман рубашки и коснулся маленькой квадратной коробочки. Да это же диктофон, подумал Голд; точно такой же был у его приятеля-репортера!

— Что случилось у доктора Нейдорф?

Вопрос Михаэля вызвал новый словесный поток. Когда он позвонил Нейдорф, сказал Яаков, и объяснил, кто он такой, она предложила привести к ней Элишу или сделать так, чтобы он позвонил ей.

— Я объяснил, что с ним невозможно общаться, но что я сделаю все возможное, чтобы его привести. Но Элиша только рассмеялся мне в лицо и сказал, что никогда не чувствовал себя лучше, ну и все в том же духе. Но я-то видел, что он болен, взаправду болен; здоровый человек не может месяцами не делать ничего — ни читать, ни кино смотреть, ни общаться с друзьями, ни работать, заниматься… Он просто сидел на месте или исчезал неведомо куда. И я должен был считать, что все в порядке? Я однажды даже спросил доктора Голда, но у нас не было времени для серьезного разговора. И пока я не понял, что дело в его отношениях с этой докторшей, я все еще думал, что ему лучше вернуться в лечебницу… В общем, я убедил доктора Нейдорф увидеться со мной. Я не намеревался вдаваться в подробности, просто хотел описать состояние, в котором он находится, но она так ловко вынудила меня все ей рассказать про него и его психотерапевта. Сначала она мне не поверила — то есть поверила, но сотню раз переспросила, точно ли я это знаю, уверен ли я в том, что говорю, и что это серьезнейшее обвинение, и все такое прочее. Я только хотел, чтобы она позаботилась об Элише, но она все расспрашивала меня о деталях, и я в конце концов спросил, не хочет ли она, чтобы в следующий раз я позвонил ей и позвал посмотреть, чтобы она все увидела собственными глазами. Тогда она сказала, что не может заниматься с Элишей сама, потому что через две недели уезжает за границу, но когда вернется, то поговорит с ним и направит к кому-нибудь заслуживающему доверия. Когда я вернулся, у меня не было времени ей звонить. С ним я тоже почти не виделся — он либо не бывал дома, либо валялся на постели и пялился в потолок. Я просто не понял тогда, как все срочно. Он со мной не разговаривал. Я пытался с ним поговорить, хотел позвонить доктору Нейдорф, но все как-то не находилось времени…