Борис Старлинг - Видимость

"Конечно, у меня есть." Герберт не хотел говорить где.

"Ну тогда. Сейчас Шаббат. Ой!" Ханна открыла ящик, достала две свечи, поставила их в подсвечники, уже стоявшие на столе, и зажгла их. На мгновение Герберт был удивлен ее ловкостью, а затем понял, что, возможно, это было не так уж сложно на домашней территории; он, вероятно, тоже мог бы найти большинство вещей в своей квартире с завязанными глазами.

Герберт открыл рот, чтобы узнать о свечах, и Ханна ответила на его незаданный вопрос. «К началу Шаббата. Закат, так что я должен был сделать это несколько часов назад. Вы зажигаете их только тогда, когда видите на небе три звезды, но люди говорят, что туман плох, поэтому у нас может быть одна неделя без Шаббата, потому что мы не можем видеть три звезды. Для меня я никогда не вижу трех звезд. Или две звезды, или одна звезда ». Она снова засмеялась, будучи самым счастливым человеком, которого он встречал за весь день.

«Вы шутите о слепоте?» - сказал Герберт.

Ханна посмотрела на него так, словно он был самым глупым человеком на земле. "Конечно. Я шучу, или сойду с ума. Быть слепым лучше, чем злиться, не так ли?

Герберт вспомнил мрачную решимость, которую Ханна проявила утром в Длинной воде - этим утром было все? Похоже, они знали друг друга намного дольше - и поняли, что ее шутки о слепоте были фальшивкой, искренней, но тонкой, наложенной на глубокую вену гнева калек внутри. Она могла смеяться над своей слепотой, чтобы не сойти с ума, но смех не равнялся смирению. Напротив, она направила свой гнев, подпитывая решимость своей независимости.

"У тебя не плохой день?" - спросила она, немного удлиняя неопределенный артикль, чтобы он больше походил на ав.

"О, ты знаешь. За ним гнались по Хайгейту трое парней. Спрятался на кладбище. Подрался с русским. Обычные дела, которые вы делаете в свой день рождения ».

Оно выскользнуло, как будто слово против его воли. Он не хотел ей говорить.

"Ваш день рождения?"

"Да."

"Сколько лет?"

"Тридцать пять."

«Тридцать пять - хороший возраст. Достаточно опыта, достаточно энергии ».

Герберт иногда сомневался в обоих.

Он ожидал, что она спросит, нет ли ему ничего лучше, чем пообедать с незнакомцем в день его рождения, но вместо этого она просто сказала: «Все это, ты делаешь для покойника, да?»

"Да."

Ханна положила руки на спинку стула и изящно села.

«На каком языке вы говорите с этими мужчинами?» - спросил Герберт, тоже сидя - хотя он не мог избавиться от чувства, с чуть меньшей самообладанием, чем она проявляла.

"Венгерский."

Перед ним появилась тарелка с едой, пахнущая восхитительнее всего, что он когда-либо ел. «Вы из Венгрии?»

"Да."

"Твой английский очень хорош."

«Вы лжете, но спасибо».

«Это не ложь».

«Я в порядке с английским. Я тебя понимаю, ты меня понимаешь. Я прислушиваюсь к языку, пожалуй, больше, чем к людям со зрением. Я слышу лексику, грамматику, акценты. Но я говорю с венгерского, переведенного на английский, а не с английского. Вы понимаете?"

Герберт кивнул, движение, которое для Ханны выдало его молчание.

«Представьте меня как радио», - засмеялась она. «По радио ничего не видно. Так что кивнуть или покачать головой - бесполезно ».

«Да», - сказал Герберт, зная или, по крайней мере, надеясь, что Ханна смеялась вместе с ним, а не над ним. "Я понимаю."

Кто-то поставил перед ней тарелку. Без тени смущения Ханна склонилась лицом к столу и обнюхала его по всей окружности, видя - точнее обнаруживая, - что где было. Тот, кто служил ей, знал ее нужды, видел Герберт; еда была расставлена ​​как на циферблате.

Он посмотрел на свою тарелку. Были блины с грибами, печень с инжиром, дикий рис и картофельное пюре, курица с абрикосом и салат из капустных орехов. Чтобы добиться всего этого при еще действующем нормировании, Ханна или ее сограждане венгры, должно быть, проявили еще больше изобретательности, чем он думал.

«Давай поедим», - сказала Ханна. «До субботнего ужина все может подождать».

То, что она венгерка, само по себе ничем не примечательно, подумал Герберт. Британия была хранилищем беженцев со времен войны. Поляки, чехи, греки-киприоты и испанцы пробились туда, спасаясь от преследований и того хуже, и теперь к ним присоединились первые волны колоний, от которых Британия избавлялась с некоторой поспешностью.

Конечно, не все одобряли. Ни один пансион не казался полным без таблички на двери, гласящей: «Ни черным, ни ирландцам, ни собакам».

Герберт задался вопросом, за сколькими друзьями Ханны он наблюдал, расспрашивал или иным образом проверял в течение своих лет в Five. Служба в целом опросила почти четверть миллиона беженцев из Восточной Европы за последние пару лет, из которых три тысячи были предназначены для немедленного интернирования в случае войны с Советским Союзом.