Борис Старлинг - Видимость

Ни в одной из газет не было ничего о трупе в Лонг-Уотере, что облегчало ему обоим, поскольку это был случай, который никоим образом не нуждался в огласке, и был иррационально рассержен, поскольку Макс Стенснесс был явно слишком мал и не важен для газетные столы новостей - те же самые, которые решили отдать полстраницы статуе Эроса на площади Пикадилли, которую убирают.

От Леконфилд-хауса до квартиры Герберта была минута ходьбы. Он подлил еще угля в огонь, зная, что делает все возможное, чтобы усилить смог, но зная, что альтернатива замораживает его различные придатки, сварил чашку кофе, снял трубку и позвонил в офис «Известий».

Почти сразу ответил мужчина.

«Я ищу Александра Казанцева», - сказал Герберт.

"Кто звонит?"

Это был сам Казанцев; Герберт знал, что это так.

«У меня есть твоя куртка, - сказал Герберт. И ваш бумажник, подумал он, и пресс-карту, и все, что вам нужно, чтобы свободно перемещаться. Советский гражданин без документов в Лондоне оказался в большой беде. В конце концов, это была холодная война. Без документов Казанцеву грозило исключение, и это было бы только началом. Все, что британцы могли сделать с ним, было бы просто закуской к тому, что ждало его в Москве.

«Ах, - задумчиво сказал Казанцев, словно вспоминая давно потерянную любовь, - это мой любимый пиджак. Буду очень признателен, если вы его вернете ».

Его акцент был сильным и безошибочно русским, но с качеством его английского не было ничего плохого. Герберт решил подыграть ему.

«И я был бы очень рад сделать это. Однако вы понимаете, что напали на полицейского - на самом деле двоих - и что мы склонны к этому смутно относиться.

«Я полностью понимаю. Уверяю вас, в моей стране вид был бы намного более тусклым.

«Итак, я хотел бы сначала немного ... немного поговорить с вами».

Герберт, возможно, хотел получить ответы, но Казанцев хотел вернуть свои вещи, а также избежать ареста за то, что произошло в Чолмели-Кресент; так что Казанцев нуждался в Герберте так же, как Герберт нуждался в нем, а может, и больше.

"Конечно." Казанцев, казалось, слегка удивился, что Герберт даже почувствовал необходимость спросить. «У тебя есть то, что я хочу, у меня есть то, что тебе нужно. Сама суть коммунизма, не так ли? » Он рассмеялся так коротко, что Герберт почти не заметил этого, а затем снова стал серьезным. «Я свободен с шести тридцать и позже. Где мы встретимся?"

Герберт быстро подумал. В офисах «Известий» не было особой приватности, и он знал, что МГБ не любит использовать места встречи в центре Лондона, поскольку они считают, что там слишком много полиции. Одно дело - мертвые капли - в прошлом Герберт проводил бесплодные дни, наблюдая за фонарным столбом за пределами площади Одли, 2, занятие настолько бесполезное, что заставило его серьезно усомниться в сути не только его работы, но и самого существования - но они были вовлечены по своей природе контакта с людьми не было, поэтому риск был признан допустимым.

Однако когда дело доходило до встреч, МГБ предпочитало более удаленные места: почтовое отделение Уимблдона, эстрада в общественном парке Хендон, ратуша Челси, кафе ABC напротив станции метро Ealing Broadway.

Ответ пришел к Герберту мгновенно.

«Вы знаете статую Питера Пэна в Кенсингтонских садах?» - спросил он, и быстрый легкий вдох на другом конце провода сказал ему две вещи: во-первых, что Казанцев действительно знал это, а во-вторых, что он тоже знал, почему Герберт спрашивает.

Туман не означал выходного дня для фонарщиков, этой любопытной породы вампиров, рабочий день которой начинался в сумерках. На самом деле их услуги были даже важнее, чем обычно. Видимые только снизу, янтарные огни, установленные на полпути к тому, что теперь было невидимым плафоном, казалось, без опоры висели в воздухе. Даже голуби, лишенные привычных ориентиров, шли пешком.

Герберт был в пути с раннего утра, но не чувствовал усталости. Возможно, именно это случилось со всеми людьми, пережившими войну; они пытались, обычно не осознавая, воссоздать эти воспоминания, подыскивая работу, которая требовала долгих часов скуки, перемежающейся короткими эпизодами действия.

Он вспомнил все те времена, когда он сидел за своим столом, перебирая документы, решимость и энергия, казалось, уходили, как масло из дырявого отстойника, и задавался вопросом, не было ли то, что у него было, не столько болезнью уныния, сколько одной из крайностей, где он мог голодать или переедать, бодрствовать в течение нескольких дней или спать в течение недели, ходить по мокрому цементу или бегать на колесе хомяка.