Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Все члены коммуны сбились в кучку, за исключением одного, который стоял поодаль, у двустворчатого окна. Засунув в карманы стиснутые кулаки, он, казалось, был сбит с толку и полон злости. На его левой щеке была длинная царапина, из которой капельками сочилась кровь. У Барнаби возникло чувство, что он где-то его уже видел раньше.

Трой прежде всего заметил женщину-полицейского (далеко за тридцать и невзрачную), а потом всех остальных. Плачущую девушку в сари утешал мужчина в джинсах. Орущий парень уткнулся головой в колени женщины с решительным лицом, одетой в синее. Еще там были милашка блондинка и женщина в вельветовых брюках с полуседыми волосами, сидевшая с суровым видом. Двое толстых, жалких на вид хиппи с какими-то камнями на головных повязках и женщина в диком одеянии, которая выглядела лишь чуть более живой, чем покойник наверху. А также маленький круглый субъект с бородой цвета томатного соуса.

Старший инспектор представился и поинтересовался, может ли кто-нибудь из присутствующих точно описать случившееся. Наступила длинная-длинная пауза. Трою показалось, что девушка в сари изо всех сил пытается побороть свои всхлипывания, желая что-то сказать; потом все (кроме человека у окна) повернулись к женщине в синем. Поглаживая голову плачущего юнца, она с неохотой кивнула и попыталась встать, но мальчик цеплялся за ее колени так крепко, что подняться оказалось невозможно. Она заговорила очень напряженным голосом. Низким и спокойным, но неестественным, словно все ее эмоции были намеренно глубоко спрятаны от посторонних.

— Учитель покинул нас. Он вошел в астральное тело и слился с высшим духом.

«Силы небесные, — думал старший инспектор. — Похоже, это надолго».

Трой размышлял, есть ли у него время выскользнуть на быстрый перекур, прежде чем начнется серьезная работа. Он сократил перекуры до пяти в день. Первые четыре сигареты он выкурил еще до завтрака, и теперь, после длинного перерыва, от желания почувствовать вкус дыма он чуть на стену не лез. После того как женщина в синем умолкла, в течение двух минут никто не вымолвил ни слова. Затем женщина с отвисшей грудью начала стенать. При этом она то раскидывала руки, то обхватывала себя ими, будто стараясь согреться.

Сержант наблюдал за этим идиотским поведением с раздражением и неприязнью. Услышав, как они изъясняются, можно было подумать, что это толпа эмигрантов. Итальянцы. Или вздорные латиносы. Его рука скользнула в карман и тоскливо нащупывала зажигалку и пачку «Честерфилда».

Барнаби сразу понял, что допрос всех скопом ни к чему не приведет. Все, что ему пока удалось установить, было имя покойного. Это больше походило на допрос захваченных военнопленных. Поэтому он попросил отдельную комнату, и ему предложили что-то вроде кабинета.

Это место явно было оборудовано под офис — коробки канцелярских принадлежностей и бумажных конвертов, картотека, старая модель ксерокса. На стене — плакат о тайнах реинкарнации: «Вы никогда не подписывали чек именем Шекспира? Не удивлялись, почему вдруг это сделали?» Это была комната без окон, что делало ее идеальной для полицейских допросов. Присутствие следователя и полная отключенность от внешнего мира создавали у допрашиваемого впечатление, что он уже на полпути к тюрьме.

Барнаби сидел за небольшим круглым столом со стопкой бумаги и несколькими карандашами, у его ног лежали пластиковые пакеты. Трой ходил из угла в угол. Прибыла еще одна патрульная машина, высадив у входной двери констебля, который теперь сидел с шариковой ручкой и блокнотом. Свое кресло он поставил так, чтобы его самого не было заметно во время допроса. В данном случае старший инспектор не мог использовать обычный порядок допроса, начав с наиболее полезного свидетеля, так что первой он пригласил женщину, выступившую от лица всей коммуны, и уже пожалел об этом.

Барнаби был убежден, что за тридцать лет службы сталкивался почти со всеми чокнутыми, что имелись в его стране: разных психологических типов, цветов кожи, сексуальных вкусов, не говоря уже о различных политических и религиозных фанатиках. Через несколько минут он понял, что ошибался. Женщина, сидевшая перед ним, назвала свое полное имя, свое астральное имя — Пасифика — и заявила, что Барнаби должен писать на желтой бумаге, а не на белой, дабы избежать путаницы и снять раздражение. Бездумно разрисовывавший листок бумаги, старший инспектор отложил ручку в сторону.