Наталья Александрова - Фермуар последней фрейлины

Корреспондент уселся на предложенный ему стул, положил перед собой блокнот и маленький диктофон.

— Меня зовут Алексей, — проговорил он, улыбнувшись, — а ваше имя-отчество я знаю.

— Не хотите ли чаю, Алексей? — светским тоном спросила Евдокия Михайловна.

— Чаю? Можно, пожалуй, и чаю…

Евдокия Михайловна достала из серванта парадные чашки, вазочку с конфетами, отправилась на кухню за чайником.

Эти чашки ей подарили в театре, когда провожали на пенсию, и она берегла их для особых случаев. Но посещение корреспондента вполне можно считать особым случаем…

Все у нее в квартире стояло на привычных местах, поэтому она действовала достаточно уверенно, несмотря на плохое зрение. Медленно, конечно, но чего ждать от человека в ее возрасте?

— Итак, о чем же вы хотели со мной поговорить? — Евдокия Михайловна разлила по чашкам горячий чай и устроилась напротив гостя.

— О вашей работе в театре, — ответил тот, не задумываясь.

— В театре? — переспросила старушка и подперла щеку кулаком.

В театре она проработала большую часть своей сознательной жизни, но на таком маленьком, скромном, незначительном посту, что вряд ли могла заинтересовать газету.

— Если точнее, я хотел поговорить с вами об Александре Павловне Гордеевой.

— Вот оно что! — протянула Евдокия Михайловна.

Это многое объясняло.

Она действительно была хорошо знакома с Шурочкой Гордеевой, даже дружила с ней. А Шурочка была талант, большой талант!

Шурочка Гордеева работала у них в театре художником по костюмам, и созданные ею костюмы были восхитительны, многие спектакли именно им, Шурочкиным костюмам, были обязаны половиной успеха!

Правда, не все это признавали, и при жизни слава обходила Шурочку стороной. Тем лучше, что о ней вспомнили сейчас. Хотя бы сейчас! Лучше поздно, чем никогда!

— В одном крупном московском издательстве готовится к изданию альбом, посвященный театральным художникам нашего города, — продолжал корреспондент. — В этом альбоме большая глава посвящена творчеству Гордеевой. Поэтому редактор нашей газеты решил подготовить статью о творчестве Александры Павловны, приуроченную к выходу этого альбома.

— Замечательно, замечательно! — проговорила Евдокия Михайловна. — Пора восстановить историческую справедливость! Шурочка, то есть Александра Павловна, была замечательным, выдающимся художником… Некоторые ее спектакли…

Евдокия Михайловна говорила, но в то же время наблюдала за своим гостем — и что-то в нем ей не нравилось.

Дело в том, что с тех пор как у нее испортилось зрение, взамен зрения у Евдокии Михайловны развилось какое-то другое чувство. Она начала тонко чувствовать, о чем думает ее собеседник.

Не буквально читать его мысли — этого, конечно, не было, она же не телепат, — но замечать, интересует ли его предмет разговора, или же он думает о чем-то другом, постороннем, разговор же поддерживает только из вежливости.

Так вот, этот корреспондент говорил о теме своей статьи, плел словесные кружева, но думал о чем-то другом, и то и дело украдкой бросал по сторонам быстрые внимательные взгляды.

Может быть, она все же ошиблась в нем, думала Евдокия Михайловна, может быть, она впустила в квартиру жулика, афериста? Но для обычного жулика он слишком хорошо подготовлен… он знает о Шурочке Гордеевой… откуда? Навел о ней справки?

Но для чего? Ведь у нее, у Евдокии Михайловны, нет ничего ценного, ничего, ради чего стоило бы так стараться…

А подозрительный гость продолжал свои расспросы.

— Вы ведь были очень близко знакомы с Александрой Павловной? Дружили с ней?

— Близко, очень близко… — ответила старушка и тут же прикусила язык: не стоило это говорить, надо было ответить уклончиво, обтекаемо. Теперь он от нее не отстанет, выпытает все, что можно…

— И дома у нее бывали?

— Ну, не то чтобы часто. — Евдокия Михайловна попыталась уйти от прямого ответа. — Может быть, поговорим о ее спектаклях? Она много спектаклей оформляла…

— Поговорим, поговорим. Но меня интересует не только ее творчество, но и частная жизнь, ее, так сказать, человеческий образ. Вы ведь знали, из какой она происходила семьи?

Евдокия Михайловна насторожилась. Шурочка как-то проговорилась, что происходит из очень знатной семьи, что ее родственница была близка ко двору последнего императора. Но она просила никому об этом не говорить. Время такое было, ни к чему было трубить о своих дворянских предках. Откуда же этот корреспондент знает такие подробности? Или он ничего не знает, а только запускает пробный шар?