Наталья Александрова - Фермуар последней фрейлины

Да ее и не надо было держать, потому что она просто окаменела от страха. Затем, когда самый мелкий из бандитов приставил к ее шее нож, до нее наконец дошло, что все это не жуткий кошмар, что она не проснется в поту и не поймет, что она в собственной постели и все хорошо. Хорошо уже не будет. Никогда. Сейчас она умрет. Вот так, здесь, от руки этого психа с белыми глазами.

Сергей вывернулся, что-то говорил, кричал, бегал по квартире, отдал им все. И серьги. Единственную память, оставшуюся ей от семьи. Мама, уезжая, наказывала беречь. Хотя мама ничего не говорила, она и так знала, что дочка сохранит фамильную вещь. Не сохранила.

Впрочем, тогда Настя была во власти ужаса, она не осознала потери. Когда прощаешься с жизнью, какие уж тут сережки…

Утром она решила: конец.

Женщины в их семье всегда отличались твердым характером. С виду мягкие, тихие, уступчивые, но у каждой внутри был железный стержень. Они всегда умели вовремя принять трудное решение, а уж если приняли, то ни за что не отступать.

Так, прапрабабушка Аглая зимой восемнадцатого года уехала из голодного, морозного, заполненного пьяными матросами и бородатыми дезертирами Петрограда в Псков, где не было у нее ни родных, ни знакомых, а только старая няня, которая еще до начала войны отправилась доживать к родне. Везла няня с собой накопленные за много лет службы деньги и подарки, среди них — ручную швейную машину «Зингер». Родня приняла няню хорошо, в Петербург пришло несколько писем, потом стало не до этого.

В восемнадцатом году взяла с собой прапрабабка только мешок с вещами для ребенка и документы. Добирались два дня, едва не замерзли по дороге, вещей не отобрали только потому, что их не было. В Пскове выяснилось, что няня давно умерла, но ее родня, вспомнив, сколько добра привезла няня в свое время из довоенного Петербурга, приняла прапрабабку, хоть и с ребенком.

И, как выяснилось, ничуть не прогадала, потому что молодая женщина тут же уселась за швейную машинку «Зингер», сохраненную родней, хоть шить в семье никто не умел.

Сначала прапрабабка обшила всю нянину родню, потом стала брать заказы. Плату получала продуктами и мануфактурой, так и прожили некоторое время. А потом прапрабабка вышла замуж за скромного школьного учителя и переехала с дочкой к нему.

Учитель был инвалидом войны — не было двух пальцев на руке, поэтому в Красную Армию его не мобилизовали. Прапрабабка поменяла свою звучную дворянскую фамилию на самую простую — Сидорова, и дочку записала тоже Сидоровой.

Так они прожили несколько лет в Пскове, потом перебрались в Петроград, учителя послали на краткосрочные партийные курсы. Прапрабабка по-прежнему шила. Тихонько, без помпы и рекламы, оттого что не поступала на работу, не заполняла никаких анкет, ее никто и не трогал.

Дочка ее, Настина прабабка, выросла и поступила в институт текстильной промышленности — ее мать решила, что все же нужно какое-то образование, хотя дочка хотела шить.

Правда по специальности дочка почти не работала, поскольку вышла замуж за военного летчика и уехала из Петербурга в маленький городок, где был военный аэродром. Там родилась Настина бабушка, назвали ее Александрой, Шурочкой.

К началу войны Шурочке было шесть лет, она с родителями жила опять-таки под Псковом в военном городке. Прапрабабка, пожилая, но бодрая, работала в то время в театре костюмером. Муж ее умер, она жила одна, шила только знакомым просто так, по старой памяти.

Дочь ее, Анна, не работала, растила Шурочку, шила только себе и ближайшим подружкам. С началом войны мужа срочно перевели куда-то, аэродром начали ликвидировать, семьям летчиков и обслуги велели ждать транспорта для эвакуации.

Прождали несколько дней, начальство отмахивалось, потом прошел слух, что немцы близко. Никто ничего не знал, все впали в панику, и тогда однажды утром Анна взяла ребенка, мешок с самыми необходимыми вещами и документы и пошла пешком в Псков. Одна, с ребенком, прошла четырнадцать километров и нашла приют у своей подружки детства, ведь прожили они с матерью в Пскове в свое время лет пять, там и в школу ходила.

И, как оказалось, чутье ее не подвело, потому что на следующий день аэродром разбомбили, и все, кто остался, погибли. Муж подруги пристроил Анну в грузовик, уходящий в Ленинград, так они добрались до города. Потом эвакуировались с прабабкиным театром в Алма-Ату. И умерли бы от голода, если бы прабабка Аглая не вывезла из Ленинграда французскую выкройку дамского бюстгальтера и не стала шить белье для местных дам. Тем и кормились, пока Анна не устроилась работать в госпиталь. Это уж было после того, как пришла похоронная на ее мужа-летчика.