Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

— Что с тобой? — так ответил Тирош на ее вопрос, почему он не хочет быть с ней постоянно. Он был поражен этим ее вопросом — раньше она такого желания никогда не высказывала.

— Эти стихи воссоздают картину, видимую внутренним взором автора, — услышала она голос Тувье и осознала вдруг, что он говорил беспрерывно уже минут двадцать, а она не слышала ни единого слова, — это текст герметический, слова в нем близки к их оригинальным значениям, текст построен как тайнопись, подобно книгам египетских жрецов. Однако особенность этих стихов в том, что их герметичность, зашифрованность — это не рецепт напитка бессмертия, не инструкция по созданию голема, не секрет тайны мироздания. Это не схема, а описание. Более того! Это описание некой картины, за которой читатель может следить и воссоздавать ее в своем воображении, перемещаться в ее пространстве и времени; будучи полностью оторванным от всякой реальности, он может населять эту картину образами и героями, двигаться в ней — в духовном и чувственном аспекте и даже в социально-политическом. Стихи находятся в поле высокого напряжения между миром реальности и миром чувств, между материальностью и духовным упрощением, создаваемым словом, и главное — между «потаенностью» и «открытостью» текста и показанной с его помощью картины. Читателю необходимо делать над собой усилие при чтении. Он вынужден постоянно совершенствоваться в понимании текста. Структура текста заставляет его изменить отношение к слову. И таким образом перед читателем постепенно вырисовывается тема: это стихи о духовном состоянии и бытии Человека.

Рухаму осенило вдруг, что слова ее мужа о поэзии Тироша ей интересны и даже почти понятны. Она вспомнила замечание Тувье о том, что только Тирош верно комментирует свои стихи.

Тувье отпил воды из стакана. Девушка, сидевшая рядом с Рухамой, тряхнула рукой, которой лихорадочно записывала каждое слово, сняла очки, старательно их протерла и продолжала писать.

— В заключение скажу лишь следующее, — продолжал выступающий. — Вопрос не в том, хорошие ли это стихи, а в том, почему и относительно чего они хорошие? То есть нельзя говорить об их имманентной ценности. Такой подход — одна из основных ошибок тех, кто ищет абсолютную ценность литературного произведения. Я не скажу ничего нового, но это факт: если у какой-либо вещи есть ценность, она постигается лишь в сравнении с другой вещью, отличной от первой. Утверждение, что ценность относительна, самой этой ценности не снижает. Напротив, относительность ценности и позволяет ей существовать. Вопрос «Почему эти стихи хорошие?» приведет нас к таким понятиям, как жанр, вид, языковая и литературная традиция в диахроническом аспекте, а также к вопросу о поэтике писателя в отношении своего времени, о культурных и исторических связях произведения — в синхроническом аспекте. Таким образом, слова «хороший» или «очень хороший» по отношению к стихам «Случайное путешествие к могиле моего сердца» превращают слова, сказанные по поводу стихов Бялика, в ценностный аргумент. Но эта оценка не вытекает из текста, она не связана со стихами логически. Слово «хорошо» приобретает значение теоретического термина и превращает его вдруг в аргумент: оно создает как бы логическую пропорцию между суждением и описанием.

Давидов прошептал что-то пригнувшемуся к нему фотографу, и Рухама увидела зеленую молнию, которая мелькнула в глазах Тироша, глядевшего в упор на Тувье и впитывавшего каждое его слово. Рухама увидела и Идо Додая, волнение которого можно было объяснить предстоящим выступлением.

Сара Амир, казалось, слушала Тувье с большим и все возрастающим вниманием.

— Итак, — Тувье посмотрел на часы, — по-моему, можно говорить лишь об относительном критерии качества произведения, а не об абсолютном. Каждое произведение — это новый предмет обсуждения. У меня нет общих правил. Я могу сказать, какое произведение мне нравится, но не могу сказать, какое понравится. На вкус и цвет товарища нет. Однако споры на темы вкуса имеют право на существование.

Тувье устало уселся на место, на его лице появилась слабая тень улыбки при звуках аплодисментов и от того, что прошептал ему на ухо Тирош, похлопав его по руке. В зале снова воцарилась тишина. Пришла очередь Идо Додая. Он встал.

Потом уже можно было ясно видеть и слышать то, что запечатлела камера: у Идо тряслись пальцы, дрожал голос, он то и дело прокашливался. Рухама хорошо запомнила, как он выпил залпом стакан воды.