Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

Шауль отверг предложение зайти к ним на вечернюю чашку чаю, и Рухама с Тувье проводили его к машине, после чего вернулись к своей светлой «субару», стоявшей в темном углу стоянки.

В подземной стоянке Рухаме почему-то всегда было боязно до тошноты. Поэтому при виде фигуры, вышедшей из-за угла, у нее невольно вырвался крик. Она успокоилась, лишь увидев смущенного Идо.

— Тувье, — сказал он, — мне нужно с тобой поговорить.

Тувье открыл дверцу машины. Огни на стоянке осветили напряженное лицо Идо. Рухама услышала в голосе мужа гнев, который искал выхода:

— Да, я тоже думаю, что нам стоит поговорить после того, что сегодня случилось. Ты свободен завтра?

— Нет, не завтра, мне нужно сейчас.

В голосе Идо послышались нотки паники. Рухама знала, что муж не сможет отказать ему.

— Ладно, поезжай за нами, — сказал Тувье.

Идо глянул на Рухаму. Она поспешно опустила глаза.

— Насчет Рухамы не беспокойся, — сказал Тувье, — она оставит нас одних. Верно?

Она кивнула.

В машине Тувье все пытался угадать причины поступка Идо.

— Не надо было позволять ему ехать, — повторял он без конца, — с тех пор как он вернулся, его как подменили.

Рухама не отвечала. В ней пробудилось некоторое любопытство. Идо уже стоял у входа в их квартиру на втором этаже большой многоэтажки в районе Гива Царфатит. На лице его были признаки тревоги.

Когда они зашли в квартиру, на Рухаму накатила усталость, она сказала «спокойной ночи» и пошла в спальню. Она еще слышала шаги Тувье, шарканье сандалий Идо, который последовал за ним на кухню, стук чашек, вопрос Идо:

— Как это включать?

Но в это время она уже была в постели, под простыней, лишней в эту жаркую ночь. Даже открытое окно не помогало. Воздух снаружи был сухой и горячий. Под звук телевизора из соседней комнаты она заснула.

«Есть ли у тебя дыхательная трубка?» — так называлась статья, помещенная на первой странице ежемесячника «К морю». Михаэль Охайон глянул на этот заголовок и улыбнулся. Нет у него трубки и не будет. Он не ныряльщик.

Капитан Охайон, начальник следственного отдела иерусалимского округа полиции, появился в клубе любителей подводного плавания в Эйлате, «но лишь в роли отца», как он категорически заявил своему другу юности Узи Римону — заведующему клубом, который пытался завлечь его на курсы подводного плавания.

— Вода существует для того, чтобы ее пить, купаться, и главное — чтобы в ней плавать, — сказал Узи.

— Но я ведь из Иерусалима, — ответил Михаэль, с опаской глядя в голубые глубины.

— Такого я о тебе не слышал — что ты такой трусишка, — ехидно улыбнулся Узи.

— А что тебе говорили? И кто? — засмущался Михаэль.

— Ой, не спрашивай. О тебе говорят, что с тех пор, как ты развелся, все иерусалимские мужчины держат своих жен дома взаперти. Еще я слышал, что с тех пор, как ты состоишь в следственном отделе, о тебе сплетничают опытные офицеры полиции. Говорят, ты очень крут. Жаль, что здесь нет какой-нибудь женщины, пусть бы увидела, каков ты на самом деле, трусишка!

Лишь близкие друзья этого высокого мужчины с широким лицом и глубокими темными печальными глазами знали о его потаенных страхах. Среди всех прочих — сотрудников полиции, случайных знакомых, начальников и подчиненных, Охайон слыл человеком сильным, мужественным, интеллигентным, заядлым сердцеедом. О нем ходили легенды, так что многие женщины были очарованы им еще до личной встречи.

Когда в полиции слушали записи его допросов, бледнели даже полицейские со стажем, хотя Охайон никогда не применял физических мер воздействия на допрашиваемых. Преданность тех, кому доводилось с ним работать, объяснялась его уважением к людям и корректным к ним отношением. Высокомерие в нем начисто отсутствовало. Друзья утверждали, что именно благодаря его скромности Михаэля Охайона быстро продвигали по службе.

Узи тоже был покорен смущенной улыбкой, которой светился Михаэль. Он похлопал друга по плечу:

— Я слышал, что ты ведешь себя с сыном, как настоящая еврейская мама.

Тайные страхи Михаэля, над которыми постоянно подшучивали друзья, были связаны в основном с его единственным сыном.

Еще когда Юваль был совсем крошкой, Михаэль задумывался о том, что сын вырастет, захочет ездить на экскурсии, кататься на велосипеде, будет мечтать о мотоцикле, пойдет в армию. В первые ночи после возвращения Ниры из роддома Михаэль не мог заснуть из опасения, что ребенок задохнется. Когда Ювалю был год, среди знакомых уже ходили легенды о «папе-маме», который пребывает в постоянной тревоге за сына, как те, кто пережил Катастрофу.