Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

— Я признаю свою вину и ответственность за те события, — сказал Левенталь, — но кто мог предположить такое…

— Чьи же стихи Тирош вставил в «книгу Фарбера»? — спросил Левенталь.

Михаэль пожал плечами и медленно, на ломаном английском ответил фразой, которую прочел в какой-то книге:

— Моя интуиция в данном случае равна вашей.

Левенталь замолчал.

Последние слова Левенталя, когда они прощались в три часа ночи в гостинице Северной Каролины, врезались в память Михаэля.

— Нет судьбы более жалкой, чем судьба посредственного художника, — сказал Левенталь философски умиротворенным тоном.

Михаэль закрыл окно. Если он сумеет заснуть, у него есть еще пять часов отдыха до возвращения в больницу.

Белилати и Альфандери говорили одновременно.

— Скажи ему, что в машине найдены его отпечатки, — агрессивным тоном сказал Белилати.

— Я все-таки не думаю, что это из-за стихов, — сказал Альфандери, смущенно озираясь. Циля, тяжело ступая, обходила присутствующих, раздавая им распечатки документов.

— Как будем действовать дальше? — повторил свой вопрос Эли Бехер.

— Что сейчас можно сделать?

Арье Леви снова просмотрел кипу лежащих перед ним бумаг и потер ладони о край стола. Его громкий голос прервал все разговоры:

— Может, послушаем нашего руководителя следственной группы? Может, у тебя есть предложения, а, Охайон?

А в голове руководителя следственной группы царил туман.

В нем все еще отзывались голоса с кассеты, и он все еще не чувствовал себя прочно стоящим на земле. Михаэль пытался отгородиться от голосов, что звучали сейчас в кабинете, но они проникали сквозь плотную завесу тумана. Он промолчал.

— Ты можешь объяснить нам до завтра, что тебе еще нужно, или у тебя нет материала? — продолжал Леви раздраженно. — С моей точки зрения, все это не дает нового импульса расследованию. Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе, как все это будет выглядеть на суде? С этой твоей историей никого даже арестовать нельзя больше чем на сорок восемь часов. Или ты забыл, где мы живем?

Михаэль молчал.

— Так что же ты собираешься делать?! — рычал Арье Леви. — Ты можешь что-то сказать или все эти твои заумные разговоры о поэзии с университетской профессурой недоступны нашему пониманию?

— Я в нерешительности, — ответил в конце концов Михаэль, — он не из тех, кто сломается, если сказать ему об отпечатках пальцев или о чем-то в этом роде.

Все замолкли. Даже начальник полиции округа не решился нарушить наступившую тишину. Прошло несколько минут, пока Белилати, который не мог выносить долгого молчания, спросил размеренным тоном:

— Так что же может его сломать?

— Что-то другое, — медленно ответил Михаэль. Он почувствовал, что смятение в его мыслях передалось и коллегам. Напряжение среди них росло, тон разговора становился все более резким.

Эли Бехер с отчаянием произнес:

— Послушай, я с ним был чистых сорок часов за последний месяц. Он в полной отключке. Я такого в жизни не видел. Ты же сам это знаешь, слушал записи допросов. До него невозможно достучаться. Ты говоришь, говоришь, а он словно бы вообще отсутствует.

— Есть способ его расколоть, — сказал Михаэль, — и я намереваюсь это сделать. Но не просите у меня объяснений заранее, дайте мне шанс.

— И все-таки скажи, — запротестовал начальник полиции округа, — ты будешь говорить с ним о его жене, да? Или о чем-то другом?

Белилати энергично кивнул, воздел голову к потолку:

— И все-таки, что ни говори, быть не может, чтобы вся эта история не произвела на него впечатления. Со всеми твоими теориями, Михаэль, не может быть, чтобы человек…

— Ладно, приведи его, посмотрим, — сказал Михаэль, игнорируя критические взгляды присутствующих.

Арье Леви выразил всеобщее недоумение:

— Я не знаю, какие доказательства ты хочешь от него получить, но мне нужно, чтоб он полностью сломался! Никаких нежностей! Думай о суде, а не об университетских премудростях!

Начальник вышел из кабинета.

Михаэль взглянул на Шауля, который готовил магнитофон для записи.

— Нельзя ничего пропустить, — сказал Белилати. Он почувствовал, как весь следственный отдел превратился в одно большое ухо.

Михаэль включил запись. В комнате раздался дрожащий, нервный, хриплый голос Бориса Зингера. Тувье скрестил руки на груди, однако было видно, что он дрожит всем телом. Он слушал запись и все больше бледнел. Когда послышались стоны больного и его вопрос: «Да как же вы можете?!», отозвавшийся эхом по всему зданию полиции, Михаэль откинулся назад, взглянул в лицо Тувье Шая и понял, что так он ничего не добьется.