Дмитрий Петров - Призрак киллера

Звали его Вадик, ему было двадцать два года, он только год назад вернулся из армии. Отца у него никогда не было. Вернее, он был, этот отец, но его тюремные отсидки были настолько перманентными, что он скорее жил в тюрьме, чем дома, во время кратковременных мясяцев свободы.

Что же касается матери Вадика, то она уже успела основательно состариться от такой жизни — от мужа — пьяницы и вора и от тяжелой работы на комбинате. Эта старая женщина уже никак не могла помочь своему сыну…

Правы бывают ученые-юристы, когда утверждают, что преступность воспроизводит себя сама. Если у тебя отец — преступник, а мать — слабая женщина, то, вероятнее всего, и твоя дорожка проляжет через зоны и камеры предварительного заключения.

И прав был Ломброзо, который утверждал, что «яблоко от яблони недалеко падает» и что преступность — дело семейное, генное, потомственное. Ломброзо даже считал, что преступные наклонности не только передаются в генах по наследству от родителей детям, но что их даже можно увидеть невооруженным глазом.

Есть, считал великий француз, некие внешние признаки преступных наклонностей — низкий покатый лоб, утяжеленные надбровные дуги, характерные особенности строения черепа… Из этой теории на самом деле вытекает довольно любопытный факт. А именно, что если у преступников родятся дети, то надо бы их заблаговременно, еще в младенчестве, тихонько усыплять, как котят, топить, что ли… Пока не поздно, пока они не выросли и не натворили бед еще более страшных, чем их родители. Потому что вероятность того, что эти детки вырастут нормальными, приличными людьми, ничтожно мала…

Похоже, что все это действительно именно так, судя, например, по семейке Андрея Чикатило. Наверное, прав был старик Ломброзо, и вправду следовало бы принимать против подонков превентивные меры…

Вот только непонятно, кто же конкретно будет топить этих младенчиков-монстров… Не всякий ведь согласится, даже во имя светлого будущего человечества. А кто согласится — не следует ли его и самого хорошенько рассмотреть: что это за человечек любопытный такой?.. И на что он, интересно, еще потенциально способен? Наверное, раз может топить детей, как котят, внутренние возможности у него большие…

Одним словом, с бедным Вадиком все случилось как раз по теории француза Ломброзо — он стал преступником, как и его отец. Правда, преступником он стал пока что мелким — просто хулиганом для начала. А поскольку быть просто хулиганом в Синегорье невозможно, надо было прибиться к стае, к какой-нибудь местной банде. Потому что это нормальные люди могут жить каждый по отдельности, индивидуально, и могут ощущать себя личностями. А преступники обязательно сбиваются в стаи, как дикие звери. Им так легче жить — в стае, под командованием сильного и жестокого вожака.

Не случайно, например, коммунисты так любили коллективизм. Сгоняли людей в колхозы, совхозы, в трудовые коллективы, в спортивные коллективы, коллективы для отдыха, воинские, тюремные… Потому что в коллективе, то есть в стае, человеком легче управлять, манипулировать. В стае человеку легче перестать чувствовать себя человеком, можно быстро и легко деградировать до животного, звериного состояния.

Потому и скучают, и тоскуют сейчас столь многие по старым временам. Трудно быть человеком, трудно ощущать себя личностью, ответственность большая, непосильная нагрузка… Особенно с непривычки. Вот и тянет обратно в стаю, в коллектив, где нет личностей, нет индивидуальности, а значит, нет и ответственности за себя — нужно только выполнять приказы вожаков…

Вадик стал членом молодежной преступной группировки. Он мог бы, наверное, много рассказать об этом, но Щелкунчика это не интересовало.

— Откуда ты знаешь Чернякова? — спросил он безжалостно, прерывая рыдания парня.

— Я его не знаю, — ответил тот. — Мне его только показали… А ему — меня… Он меня одобрил.

— А почему именно тебя? — уточнил Щелкунчик. Он уже понимал, что долго поговорить с Вадиком ему не удастся, и потому торопился уточнить, узнать все самое главное о нем.

— Потому что наша группа «держит» гостиницу, — объяснил Вадик, утирая слезы. — Нас тут все знают, и на меня никто бы не обратил внимания… Я тут — свой человек, меня бы никто и не заметил. И мне было легче достать дубликат ключа от номера…

— Ну и что ты собирался там сделать? — настаивал Щелкунчик. Ему отчего-то казалось, что он должен спешить с импровизированным допросом, как будто ему кто-то мог помешать.