Андрей Воронин: Последнее купе

Ахмет и Балчи посидели немного в дежурном купе, здесь работал кондиционер и было не так душно, как в остальной части вагона. Балчи положил на стол два банкнота по пятьдесят тысяч:

– Это тебе от товарища Шиманского. Он больше не будет.

На щеках милиционера проступили симпатичные ямочки.

– Все чисто, ты документы смотрел? – Ахмет спрятал деньги в карман. – Какой-то этот Шиманский показался мне… не знаю.

– Обычный мешок навоза, – Балчи пошарил под сиденьем, выудил из ящика бутылку пива. – Так ты угощаешь или нет?

Ахмет откупорил пиво, вскрыл пакет с крабовыми палочками, достал из шкафчика солонку. Балчи одним глотком прикончил полбутылки, покосился на подушку, где лежал, свернувшись знаком «&» чей-то длинный волос, спросил:

– А девчонка что? Как обычно?

– Дрянь, – сказал Ахмет и соединил пальцы обеих рук, словно показывая зияющую бездну. Потом махнул рукой. – Бродягам сойдет, они после степей и не такое жрали.

– Знаю, – кивнул Балчи. – Где она?

Отец построил этот дом двадцать лет назад.

Предание гласит, что в жаркий день 23 августа 1976 года, когда Жорина мать вернулась от гинеколога и сообщила, что беременна, Владимир Алексеевич набил свою знаменитую трубку, позвонил одному из своих бесчисленных полезных знакомых и сказал: «Я беру этот участок, Гриша. Да… и распорядись, чтобы завтра же начинали котлован». У них с матерью была, конечно, двухкомнатная квартира в блочном доме почти в самом центре Романова, нормальная квартира, высокие потолки, прекрасные соседи, но по южным стандартам для уважающего себя человека (тем более для главного инженера, в перспективе – генерального директора) этого явно недостаточно. Дом, сын, дерево – все должно быть свое.

Дом рос как на дрожжах всю осень и большую часть необычайно теплой в том году зимы. Отец собирался построить его по фахтверковой технологии, чтобы он был похож на домики из сказок Гофмана или из «Семнадцати мгновений весны», – но что-то там не заладилось, а может, все оказалось чересчур сложно и какой-нибудь Гриша сказал, что надо совесть иметь в конце концов, и так ведь на него, считай, целое стройуправление горбатит.

Последний гвоздь был вбит восемнадцатого марта 1977 года. Два этажа, гараж, мансарда, огромная терраса (или трибуна?), чтобы пить чай вечером и все видели, как тебе хорошо живется.

Двадцать девятого марта Владимир Алексеевич пригнал откуда-то солдатиков, они перетащили и расставили всю мебель, а заодно положили бетонную плитку на дорожках. На следующий день – шумное новоселье, и расторопный полезный Гриша получил, наверное, посеребренный кинжал в подарок, или барашка, и Жорина мама прослезилась, что он такой полезный и расторопный.

А через месяц родился Жора. И этот дом с самого начала был ему родным. Когда Жорику исполнился год, он свалился с лестницы и полмарша пролетел кубарем; было много крика, много слез, Владимиру Алексеевичу опять пришлось закуривать свою трубку и набирать чей-то полезный телефон. Но все обошлось. До какого-то момента Жора Пятаков и этот дом – пусть и не построенный по фахтверковой технологии, – жили душа в душу. Когда к Жоре приходили на день рождения школьные друзья, дом послушно превращался в джунгли или каньон, или трущобы Бронкса. Когда Жора ссорился с родителями, здесь можно было найти укромный уголок, какую-нибудь щелку, о существовании которой никто не знает, или все давно позабыли – чтобы забиться туда, свернувшись калачиком, и сидеть, и постепенно успокаиваться, пока мать ходит по двору и каким-то не своим голосом выкрикивает: «Жора! Жора! Обед стынет! Ты где?» Позже Жора прятал в тех же уголках сигареты, свежие номера «Раздевалки», иногда «траву» – дом молчал, дом послушно хранил его тайны.

В общем, здесь был полный порядок.

Здесь был полный порядок. А сегодня кончился.

Жора кое-как доковылял домой в начале двенадцатого и обнаружил, что ключей при нем нет, а входная дверь заперта. Обычно дверь не закрывают, пока кто-то из домочадцев не вернулся под родной кров, чаще всего Жора сам ее и запирал – где-то за полночь, не раньше… И вот тебе раз. Дом навис над ним неприветливой черной скалой.

Жора подергал ручку. Глухо. Придется звонить. И выйдет, конечно, отец – в пижаме и с трубкой.

Он врезал по двери ногой, потом нажал кнопку звонка. Прошла минута, другая. Третья. В окне прихожей загорелся свет, замок щелкнул, дверь распахнулась. Отец стоял, засунув руки в карманы пижамы. Трубка, как всегда, при нем.