Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

— Тот, — с трудом сглотнув, сказал блондин по кличке Рыжий.

— А, — отбросив притворство, с кривой ухмылкой протянул Горка, — вон оно что. Крестничек! Как же ты уцелеть-то ухитрился? Это ж, поверь ты мне, небывалое дело, немыслимое! Ну, стало быть, жить тебе вечно. За твое здоровье!

С этими словами он поднес ко рту бутылку, которую до сих пор держал в руке, но пить не стал. Вместо этого Горка метко и очень сильно швырнул бутылкой в здоровяка, который целился в него из пистолета. Реакция у здоровяка оказалась что надо: он успел прикрыться скрещенными руками, бутылка ударила его по локтю и отлетела в сторону, щедро разбрызгивая на лету прозрачное, остро пахнущее содержимое.

Досматривать это кино до конца Ульянов не стал. Спрятанный за голенищем нож, как живой, прыгнул ему в ладонь, а сам Горка, разворачиваясь на лету, как пружина, прыгнул к тому из московских гостей, кто стоял к нему ближе всех и был на вид, во-первых, постарше, а во-вторых, пожиже остальных. Кованый, тусклый, широкий, острый как бритва клинок привычно описал стремительную дугу в горизонтальной плоскости — дугу, которая неминуемо должна была пройти через глотку москвича, прорезав ему еще один рот пониже подбородка.

Да только как раз тут-то Горка и не угадал. Потому что ближе всех к нему (и не случайно) стоял не кто-нибудь, а Сухой — обладатель черного пояса, чемпионских титулов и прочей дребедени, про которую Ульянов в жизни своей слыхом не слыхивал. Таких бойцов, как Сухой, Горка видел разве что по телевизору, да и то крайне редко — когда телевизор работал, когда Горка находил время его смотреть и, наконец, когда бывал достаточно трезв, чтобы хоть что-то в нем разглядеть. А поскольку показывали таких бойцов только в неправдоподобных фильмах про заграничную жизнь, в реальность их существования Горка Ульянов, как и все прочие волчанцы, не верил ни на грош. Поэтому, когда Сухой встретил его атаку в своей фирменной манере, Горка просто не понял, что, собственно, произошло.

Каким-то непостижимым образом миновав глотку, которую должен был взрезать до самого позвоночника, Горкин нож, опять же как живой, вырвался вдруг из его руки, пулей пролетел по траектории, заданной хозяином в начале замаха, с треском вонзился в бревенчатую стену и застрял там, зло, с низким глухим гудением, вибрируя. Горка этого не видел, потому что сам в это время летел в противоположную сторону, ничего не чувствуя и не замечая, кроме странного онемения во всем теле и мельтешивших перед глазами разноцветных звездочек. Пролетев, сколько было ему отмерено, Горка сгреб с комода встретившийся на пути телевизор и вместе с ним, грохоча, обрушился в угол, где и замер.

Некоторое время московские гости молча, с невольным уважением смотрели то на Сухого, то на торчащий в стене нож, то на Горку. Потом Орлик кашлянул в кулак и, закидывая за спину так и не пригодившийся автомат, негромко сказал, адресуясь к стоящему в расслабленной позе каратисту:

— Ну, ты, брателло, того. Просили же тебя — поаккуратнее!

— Да в порядке он, — с брезгливой миной вытирая полой куртки ребро ладони, вошедшее в соприкосновение с Горкиной телогрейкой, успокоил присутствующих Сухой. — Дайте человеку хотя бы разобраться, на каком он свете.

И оказался прав. Не прошло и тридцати секунд, как торчащие из кучи тряпья рыжие кирзовые сапоги зашевелились, скребя рантами по грязному полу. Из угла послышалось кряхтение, какое-то хлюпанье и невнятное бормотание, из которого можно было разобрать лишь то, что Горке больно и муторно и что он обладает довольно богатым, по преимуществу непечатным лексиконом. Убедившись, что с ним все в порядке, могучий Бек, неопределенно усмехаясь, шагнул в угол, наклонился и, нашарив в груде тряпья и мусора воротник телогрейки, рывком придал Горке сидячее положение. Воротник оторвался с гнилым треском и остался у Бека в кулаке; бандит не глядя швырнул его под стол и брезгливо вытер ладонь о штаны.

Орлик открыл уцелевшую бутылку водки, глотнул немного из горлышка, просмаковал с видом знатока во время ответственной дегустации, а затем, порывшись на задернутой грязной, выцветшей ситцевой занавеской полке, достал оттуда помятую алюминиевую кружку. Налив ее почти до краев, Орлик подошел к Горке, опустился на корточки и протянул ему кружку. Ноздри шевельнулись, учуяв знакомый запах, глаза открылись. Горка вцепился в кружку обеими руками и жадно, не отрываясь, осушил ее. После этого с шумом перевел дыхание и обвел своих гостей изумленным взглядом слезящихся, мутных глаз. Наконец этот взгляд сфокусировался на Орлике, который все еще сидел перед Горкой на корточках, держа на коленях автомат.