Дарья Симонова - Кассандра пила массандру

Но среди всеобщего измельчения вырастают вдруг такие Джомолунгмы сострадания! И Вася вдруг подумал, что мировая душа дает нам шанс.

Еще один. Вероятно, в этих просветлениях была толика вины Софии. Новая фигура влияния в первый день своего появления все очень меняет. Потом жизнь, вероятно, соскользнет в прежнюю колею, но пока… дайте надышаться бессмертием!

— Объясни мне все же еще раз: ты совсем не знала этого парня?

— Нет! Хотя нет, так нельзя сказать! Я ведь узнала, что он пропал, я узнала, каким он был… он уже не чужой мне! Я очень переживаю из-за того, что с ним случилось.

— Ну… это нормально, что ты сочувствуешь горю. — Вася ужаснулся тупейшему ответу, но он не смог придумать ничего умнее так быстро, тем более что голова была забита другим. Он вспоминал разговор с Соней — не столько о вопиющем инциденте с Ильей и треволнениях Настасьи Кирилловны, сколько о том, что отцы девочек вечно гонят чужих сыновей в армию и на войну. Вася с дрожью в голосе уверял, что он вовсе не из этих людоедов — хотя он понимал, о чем она. Конечно, понимал. Но он и правда был убежденный враг всеобщей воинской повинности. И камень, прилетевший в него, предназначался для чужих огородов. А теперь… он внезапно задумался, а знает ли беспокойная София, что могут выкинуть девочки?!

— Я хотела тебя попросить… ты сходишь со мной на похороны? Мне как-то ужасно идти одной. Нет, я не боюсь, я вовсе не боюсь! Просто спросят, кто я ему… а я никто! А с тобой не будут спрашивать. Или мы просто скажем, что мы дальние родственники, и все.

Теперь Вася вообще не знал, что сказать. Невинная душа, она думает, что главная проблема в этом скорбном деле — это вопрос о том, кто она… Боже, может, ребенок болен? Может, это подростковая депрессия, может, у нее назревает суицид? А иначе что за странный интерес к чужой смерти?

— Алена, ты уверена, что… тебе туда нужно идти? А вдруг… это какая-то темная история. Ты знаешь причину смерти? Вдруг… родные будут искать среди тех, кто пришел, виноватых. Так бывает…

— Папа, ну вот о чем ты вообще?! Я же тебе объяснила — у него нет родных! У него одна подруга матери. У него там, наверное, вообще никого не будет! Ну, два-три однокурсника, и все! Но человек имеет право на то, чтобы его помнил кто-то, просто кто-то на земле! Неужели ты это не понимаешь?

— Нет, я понимаю. Иногда тот, кто умер, становится ближе, чем те, кто жив. Просто обычно это происходит, если этот человек был твоим близким… даже если ты знал его хотя бы один день — и так тоже бывает!

— Но и так, как у меня, тоже бывает! — с тихим отчаянием ответила Алена. — Вот видишь: раз у меня уже есть, значит, так бывает!

Василий вдруг обезоруженно с ней согласился. Прецедент создан, как ни крути.

— А мама знает, куда ты собралась?

— Я именно тебе позвонила, потому что ты умнее мамы. И думала, что ты меня поймешь.

— Ладно, хорошо, пойдем. Ты знаешь… где это все проходит?

К десяти утра на другой конец города… Со странной миссией… А что, если все это не к добру? Пока его не огорошила Алена, он собирался изложить Настасье Кирилловне спасительную версию убийства Помелышева, в которой смутно причастным к преступлению выступает какой-то бешено разбогатевший ботан. Правда, мотивы безбожно шаткие! Но София права: эта новая деталь должна быть предоставлена следствию! Хотя ей чертовски не хочется, чтобы пострадала старая добрая няня-фея Людмила Гавриловна. Потому что любой следователь заподозрит ее, невинно севшую когда-то по обвинению Помела, а вовсе не какого-то молодого очкастого «форбса», ее воспитанника. Воспитанник все равно откупится…

И собственно, с чего Василий взял, что Сонину историю вообще кто-то будет слушать?! Кто такая Соня в этом следственном казусе? Хотя… конечно, надо действовать через адвоката, но уж больно он мутный.

Василию оставалось признать, что в этом переплете ему никто не внушает доверия. И даже Настасья, похоже, что-то скрывает… Словом, столько всего надо было обсудить и обдумать, а тут на тебе, Аленушка — и кто мог предположить, о чем она попросит.

Вася не стал уже звонить Настасье Кирилловне. Он знал, что она наверняка изумленно обижена, ведь гордость не позволяет звонить ей самой. Гордость — читай, личный кодекс, в котором предписано звонить исключительно приятно, а не просительно! Но для Васиного звонка время слишком позднее… Конечно, хотелось бы узнать, что вообще за странное действо происходило сегодня, в которое даже была внезапно втянута София — и, как это часто бывает, когда соблюдаешь закон Сабашникова, обнаружились непостижимые связи этого безумного мира. И связи эти — словно фаркопы и карабины — были предназначены для сцепки с каким-то еще миром, куда более интересным и, возможно, еще более безумным.