Джонатан Коу - Карлики смерти

– Дожидаюсь подходящего момента.

– Но уже полгода прошло, Уильям. Да и свидания с такой девушкой, как Мэделин, должны обходиться недешево. Ты куда ее сегодня водил?

Я сказал.

– Что, серьезно?

– Она сама предложила. Ей уже сто лет хотелось посмотреть.

– И сколько за билеты заплатил?

Я сказал.

– Сколько- сколько ? Уильям, тебе такие вещи не по карману.

– Я много сверхурочных набрал. Мне по карману, только… ну, не всегда. В общем, я еще написал кое в какие журналы, и мне кажется. Думаю, это просто вопрос времени – какой-нибудь из них предложит мне работу. Отправил образцы рецензий и свое резюме. Поговорил с одним парнем по телефону, показалось, многообещающе.

– Журналисты те еще трепачи. Сколько раз тебе это говорить? То есть возможно – возможно, – тебе и повезет, но на таких людей нельзя полагаться.

– Ну, рано или поздно я непременно сделаю какую-то карьеру – или, наверное, просто сойду с ума. Не продержусь я долго в этой лавке.

– Уильям, ты еще молод. Расслабься, делай, что делаешь, старайся побольше репетировать. Ты одаренный исполнитель, я тебе это уже говорил, нипочем не скажешь заранее, что тебе может обломиться, если не будешь бросать. Незачем тебе в данный момент думать о будущей карьере.

– Ну а предположим, мне захочется жениться.

– Жениться, в твоем-то возрасте? Да ты смеешься. На ком тебе жениться?

Я воздел брови и долил нам вина. Тони покачал головой:

– Прости, Уильям, мне кажется, это неумная мысль.

– Тебе же нравится с женой, разве нет? Когда есть дом, ребенок, все вот это вот.

– Да, но к такому нужно быть готовым. Да господи, ты ведь уже был разок обручен, а тебе всего сколько – двадцать три? Остынь немного. Лишь то, что ты время от времени встречаешься с женщиной, вовсе не значит, что тебе с ней нужно провести весь остаток жизни. Относись попроще. – Он глянул на часы: – Мне опять играть пора, мои двадцать минут истекли.

– Давай. Мы еще посидим, послушаем немного.

– Слушай, ты мне кое о чем напомнил – можешь мне услугу оказать?

– А что такое?

– Да тут Бен. Скажи мне, ты чем-нибудь занят одиннадцатого? Это в воскресенье через две недели.

– Сомневаюсь. А что?

– Начальство Джудит позвало ее на какой-то торжественный обед в Кембридж, и она хочет, чтобы я с ней поехал, но Бена мы на такие мероприятия вообще-то не очень можем брать. Так ты б не мог посидеть с ним в этот день? Уверен, к вечеру мы вернемся.

– Меня устраивает.

Мне понравилась мысль провести день дома у Тони: на его пианино можно будет поиграть.

– Тогда не занимай ничем, ладно? Очень благодарен буду. – Тони встал и размял пальцы. – Заказы есть?

Вдали, на другом краю зала, я видел, что Мэделин уже возвращается из дамской комнаты.

– Как насчет «Мне не свезло, и это скверно»? [21] «I Got It Bad (and That Ain't Good)» (1941) – популярный джазовый стандарт Дьюка Эллингтона на слова Пола Фрэнсиса Уэбстера.

Он проследил за моим взглядом и улыбнулся:

– Сей момент.

О чем мы с Мэделин разговаривали весь остаток того вечера? Оглядываясь сейчас на наши с нею встречи, я ловлю себя на том, что почти не могу вспомнить сути наших бесед. Возникает жуткое подозрение, что почти все время мы с ней проводили в молчании – или за разговорами до того банальными, что я намеренно вытеснил их из памяти. Знаю, что больше в тот вечер мы не ссорились, и уверен, что спектакль больше не обсуждали. Возможно, мы и впрямь задержались там ровно настолько, чтобы допить вино. Дальше я наверняка помню только, как мы стояли в глубине станции подземки «Тоттнэм-Корт-роуд», в той точке, где расходились дорожки наших различных жизней, а я обнимал ее и тянулся поцеловать в лоб.

– Ну, спокойной ночи, – сказал я.

– Спасибо, что сводил меня. Жалко, что тебе не понравилось.

Я пожал плечами и спросил:

– Когда тебя можно опять увидеть? – Внезапно боль разлуки с нею стала неотвратима и так же груба, как бывала обычно.

Она тоже пожала плечами.

– Как насчет. – день я выбрал наугад, вроде бы – в разумном отдалении, – вторника?

– Ладно.

(Она бы сказала то же самое, предложи я завтра или через полгода.)

Мы назначили время и место, затем поцеловались на прощанье. Неплохой вышел поцелуй.

Длился он четыре или пять секунд, но губы наши были слегка раздвинуты. На самом деле он превзошел мои ожидания.

Но по пути домой никакого приподнятого настроения у меня вообще-то не было. На поезде Северной ветки я доехал до Набережной, оттуда пересел на Круговую к востоку до Тауэрского холма. Поезд был, по-моему, последним. На свежий воздух я вышел точно за полночь и пустился в получасовой пеший поход до квартиры. Человек у билетного барьера меня узнал, устало кивнул и предъявить билет не попросил. На этой станции и в этот час я оказывался так регулярно, что он, вероятно, считал, будто я где-то работаю в позднюю смену. Тауэрский холм. Мне вдруг пришло в голову, что это уместное название для фортепианной пьесы, которую я как раз сочинял. Звучать она должна была устало и меланхолически – как чувствуешь себя в конце долгого дня, когда остается, быть может, лишь слабая надежда на будущее. Пара первых фраз взбрела мне на ум достаточно самопроизвольно, когда я импровизировал, и уже больше недели я с ними возился, пытаясь как-то выстроить. Возможно, тут название поможет.