Елена Алексиева - Нобелевский лауреат

— Как же так? Она вам что-нибудь сказала?

— Нет. Она по-прежнему не говорит, но все жизненные показатели резко ухудшились. Пришлось принимать срочные меры. Я не знаю, почему так получилось, что могло произойти, но лучше, если несколько дней вы не будете с ней видеться. Информацию сможете получать по телефону.

Ванда чувствовала себя раздавленной. Она попыталась вспомнить, что же такого она говорила вчера матери, потому что в последние два дня все ее эмоции и слова соотносились с теми людьми, с которыми она непрерывно сталкивалась. Конечно, ее матери от этой отвратительной каши вряд ли стало бы лучше. И как бы продолжая свои мысли при встрече с доктором, а также нисколько не сомневаясь, что именно так это и происходит, она вдруг решилась:

— Я могу заплатить, если в этом проблема.

— Что? Вы это о чем?

Всклокоченные волосы и небритый подбородок доктора ощетинились, придав ему одновременно комичный и угрожающий вид.

— Нет, ничего. Забудьте, о чем я только что сказала.

— Убирайтесь отсюда! — Он пошел на нее в ярости, словно петух, и у Ванды не было иного выхода, кроме как отступить к двери. — И не смейте больше сюда приходить! Во всяком случае, когда я дежурю!

Молнией мелькнула мысль показать ему удостоверение, но Ванда тут же от нее отказалась.

«Может быть, не надо было так в открытую, — подумала она уже в машине, где курила вторую сигарету подряд после того, как бесславно покинула стены больницы. Наверное, и сейчас делают, как и раньше — в конверте, в газете, в пакете с соком и конфетами… Иначе доктора обижаются. Ведь столько лет учились, всякие там специализации прошли, еще что-то… А потом вдруг раз! — и грязные левы прямо в руку, словно в овощном магазине!»

Она вернулась в управление, где и провела остаток дня перед компьютером, пытаясь собрать как можно больше информации о Роберте Ваве и его агентстве. Сведений было немного, агентство даже не имело собственной страницы в интернете. В какой-то момент Ванда позвонила профессору Черногорову, но он никогда не слышал о таком агентстве. Ванда решила набрать издательницу Гертельсмана, но та не взяла трубку.

Ванда еще некоторое время продолжила рыться в случайных сайтах и даже в полицейских базах данных, к которым у нее был доступ, размышляя над тем, что она узнала о «бизнесе» с нобелевским лауреатом. Крыстанов больше не появился и не позвонил, а именно он был ей сейчас нужен. Но она не посмела звонить ему.

«Постнобелевский синдром», сказал Черногоров. Высоко взлетают, а потом всю жизнь предпринимают отчаянные усилия, чтобы задержаться на высоте. Даже когда уже силы и талант исчерпаны, и они не могут. Даже когда этого уже не хотят, когда литература, сделавшая их классиками, уничтожает их, растаптывает, превращая в мраморные бюсты, чтобы они больше не путались под ногами и не заслоняли дорогу другим.

Да, конечно, они зарабатывают на этом, на собственной трагедии. Но ведь и другие на них зарабатывают. Причем, не в духовном смысле, читая их книги, а в материальном.

Ванда почувствовала, как сжалось ее сердце от боли за Гертельсмана.

Даже если он живой и здоровый, как сказал Бегемот, судьба его заслуживает сожаления. Судьба Войнова в некотором смысле выглядела достойнее. Да, жил непризнанным, но, по крайней мере, сохранил собственную свободу.

Ванда вздрогнула. «Да что это я раскисла. Это непрофессионально».

Но именно как профессионал инспектор Беловская отлично знала, как можно распознать грязный бизнес. А точно такой и выглядела в ее глазах история с нобелевским лауреатом.

Каждый имеет право прочитать закон и его толкования. А потом применять его в соответствии со своей ролью и правами. Не бог весть какая сложная наука. Если было бы так уж сложно, то за эту область отвечали бы, например, ядерные физики, а не полиция. Но что делать в том случае, когда преступление больше относится к области морали, чем закона? И возможно ли, чтобы мораль когда-нибудь стала высшей формой закона? В некоем идеальном мире полиция могла бы отвечать именно за соблюдение моральной нормы, а не за ее грубое, элементарное отражение в быту, каковым является закон. В таком мире полиция могла бы стать верховным гарантом морали человеческого общества. Но Ванде не пришло в голову, что в идеальном мире полиции, скорее всего, вообще бы не существовало.

Интересно, Роберт Вав действительно отказался от управления агентством и передал его в чужие руки, как утверждалось в информации Интерпола? И если да, то почему? Может быть, с целью применения уже отработанного формата где-то в другом месте, где на чужом тщеславии и таланте все еще можно заработать?