Анна и Сергей Литвиновы - Успеть изменить до рассвета

— Голубчик, — успокаивающе пророкотал он, — считается непрофессиональным, да и не слишком вежливым читать на публике неоконченные произведения. Вы завершите свой, гм, гм, труд — и тогда я его с удовольствием прогляжу. — Голос его был ясным, молодым, чистым, звонким и чуть‑чуть грассирующим на «эр».

— Нет‑нет, и все‑таки! — упрямился я. — Я — прочту!

Теперь поэт глянул на меня опасливо, как на явного невменяемого — впрочем, после Ларисы Жаворонковой ходить в сумасшедших мне теперь было не привыкать. Итак, я попал в такт его шагов и прочел то самое единственное четверостишие, что твердо помнил:

— Что же сделал я за пакость, я — преступник и злодей, я весь мир заставил плакать над красой земли моей [29] Стихи Бориса Пастернака. .

И тут, сто процентов, лицо его дрогнуло второй раз.

Что‑то почуял он в моей декламации — что‑то невозможно близкое, родное, свое.

Да кто знает, по каким законам живут поэты и в них отливаются строчки?! Может, это четверостишие уже сейчас, задолго до премии и травли, непостижимым образом ворочалось в нем?!

— Вам нравится?

Он дернул шеей, словно конь, отгоняющий овода, и успокаивающе сказал:

— Пока это просто обрывок, определенная сила в нем, разумеется, чувствуется, но по незаконченному трудно судить кого бы то ни было, хотя бы, к примеру, Маяковского…

— Или Пастернака, — ввернул я.

Он вздрогнул.

— Ведь это ваши стихи, Борис Леонидович.

Тут уж он глянул на меня, как на настоящего, законченного, закоренелого психа, и я поспешил объясниться:

— Борис Леонидович, только не спрашивайте меня, как — но я обладаю способностью видеть будущее. Со многими деталями и подробностями. И я знаю, например, что ваш роман, который вы передали итальянскому издателю Фельтринелли, скоро будет напечатан за границей и будет иметь там громадный, всемирный успех. В будущем тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году вам, Борис Леонидович, присудят Нобелевскую премию по литературе. Но это не принесет вам счастья. Здесь, в СССР, против вас развяжут настоящую кампанию травли. Вас будут обсуждать на всех собраниях, лягать во всех газетах. Оттуда, из будущего, и оно, это ваше стихотворение. Ведь оно начинается строчкой: «Я пропал, как зверь, в загоне…» Вы это напишете, вы! Ведь здесь, в СССР, вам будут угрожать высылкой из страны, вас исключат из Союза писателей. Вам, под давлением властей и бывших коллег, придется отказаться от Нобелевской премии…

И тут поэт зыркнул на меня презрительно.

— Какая дешевая провокация! Вы, значит, ОТТУДА, молодой человек?! И что же? Там не нашлось для этого разговора сотрудника постарше? Хотя бы в чине капитана или майора?

— Нет, Борис Леонидович! Вы не так поняли! Поверьте мне, нет! Я не из КГБ! И я говорю правду! Вы увидите — все так и будет, как я вам предрек! — На глаза мне наворачивались слезы. — Но я не хочу, не хочу, и вам тоже не надо — чтобы так все было! Пожалуйста! Не печатайте роман там! Это принесет вам неисчислимые бедствия! Ваш роман должны опубликовать здесь, в Союзе, но подождите, потерпите, пойдите на сокращения, правку — это ведь не стоит вашей судьбы! Вашей жизни! Вы ведь не выдержите этой травли, заболеете и… — я проговорил совсем тихо, — умрете. Совсем скоро.

— Все мы смертны! — горделиво произнес поэт. — И доложите там, откуда вас прислали: ваша провокация не удалась.

— Нет, прошу вас! Как бы это странно ни звучало — поверьте мне! Так все и будет, как я сказал! Пожалуйста! Отзовите роман! Спасите себя!

Лицо поэта закаменело, превратилось в маску.

— Даже если вдруг предположить невероятное, что вы говорите правду, то все равно — поздно. Роман уже в типографии, и он скоро выйдет [30] Роман «Доктор Живаго» впервые будет опубликован в Италии, на итальянском языке, в конце ноября 1957 года. . А теперь — честь имею.

И поэт коротко поклонился, круто развернулся и пошел в противоположном направлении. И в тот самый момент я понял, что он — недаром ведь поэт! — и без меня знал, чувствовал, ЧТО с ним будет и что его ждет. И цену своему роману, великую цену — знал. И про травлю предчувствовал и, возможно, про Нобелевскую премию — тоже.

Поэты — они такие. У них прекрасный дар предвидения — особенно в том, что их близко касается. Родных, любимой страны — и собственной, личной судьбы.

11 ноября 1957 года

Долго не писал. Неудача с Пастернаком выбила меня из колеи. Мне стало казаться, что все мои попытки, все усилия улучшить время обречены на провал.