Анна и Сергей Литвиновы - Успеть изменить до рассвета

Он нахмурился и ничего не ответил — не мог лейтенант Советской армии обсуждать с каждым встречным‑поперечным сведения, составляющие предмет военной тайны. Но откуда каждый встречный‑поперечный мог об этом знать? Нет (видимо, заключал про себя мой собеседник), он, то есть я, явно из КГБ. Или вообще шпион?

А я гнул свое:

— Ты будешь успешно летать, вступишь в партию, молодая жена родит тебе девочку, переедет к тебе в Мурманскую область, в гарнизон. А однажды — это будет через два года, в пятьдесят девятом, — к вам в часть приедут два военных медика из Москвы. И они станут предлагать стать испытателем новой техники. Совершенно новой. И что ты им ответишь?

— Конечно, да.

— Вот именно. И вы с семьей переедете в Москву. И ты в компании таких же молодых летчиков станешь готовиться к полету на спутнике. И из всех двадцати кандидатов для первого полета выберут именно тебя. И ты полетишь за пределы атмосферы, совершишь один виток и вернешься. И на тебя обрушится всемирная, вселенская слава. Будешь стоять на Красной площади, на мавзолее рядом с Хрущевым и принимать демонстрацию трудящихся. А вся Москва, весь Союз — да и весь мир — будут ликовать. Подумать только: первый человек в космосе!

Его лицо разгладилось. Возможно, это было то, о чем он мечтал и что предчувствовал — только очень трудно было представить здесь, на лестничной площадке, в коммуналке города Чкалова, трибуну мавзолея.

— А в чем загвоздка? — спросил он. — В чем подвох?

Его все‑таки недаром выберут на главную роль — он был чрезвычайно умненький, этот паренек.

— Загвоздка?

— Ну да, в фантастике, если человек прилетает в прошлое, значит, он хочет что‑то изменить. Или о чем‑то предупредить.

— Правильно. На тебя действительно обрушится вселенская слава, миллионы людей — буквально, миллионы! — будут собираться, чтобы только посмотреть на тебя. Будешь сидеть в президиумах партийных съездов и комсомольских конференций. Ездить по всей стране и по всему свету. Речи произносить. Но ведь ты же летчик. Ты будешь мечтать летать. И в космос захочешь еще раз полететь. Поэтому ты снова попросишься сесть за штурвал «ястребка». И в первом же тренировочном полете погибнешь, разобьешься. А будет это в конце марта тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.

— О, еще так долго! Одиннадцать лет.

— И все‑таки лучше тебе не гибнуть. Остаться на земле подольше. Ради нас. Ради Земли. Ради страны. Поэтому прошу тебя, побереги себя, Юрий Алексеевич. Можно сказать, ради этого я сюда и приезжал. Чтоб тебе это высказать. В город Чкалов так уж точно только за этим прибыл.

Он — я видел по его лицу — мне и не верил, и все‑таки отчасти верил.

— Тебя никто не заставит вовсе не летать. Но все‑таки прошу: будь осторожней! Слишком многие силы будут хотеть, чтобы тебя не стало. И — давай держись, Юра. Ты увидишь, все так с тобой и будет, вот только не погибни так несчастно в шестьдесят восьмом! Давай, пока. Я возьму из комнаты вещички и поеду на вокзал.

— На паровозе поедешь? — усмехнулся он. — Не на машине времени?

— Ох, долго объяснять. Но кажется, я застрял тут у вас, в прошлом, надолго.

— А ты вообще из какого года?

— Из две тысячи семнадцатого.

— О, столетие Октября.

Мне не хотелось его расстраивать, поэтому я не стал говорить, что очень мало кто столетие это отмечает, просто промолчал.

— Ну скажи, хоть это чушь, конечно… Ты меня разыгрываешь, вот только я не пойму зачем… И кто ты? Или, может, это действительно проверка? Проверка на астронавта?

Я молчал.

— Ладно, подожди, не уходи. Скажи мне только: а на Луну люди в две тысячи семнадцатом полетели уже? А на Марс? На Венеру? На Юпитер?

— На Луну — да. А больше никуда.

Мрачная тень пробежала по его лицу.

— Жалко. А кто первым приземлился на Луну? Наш, советский человек?

— Увы, нет. Американец.

— Фу ты, черт! — выругался он.

— Возможно, это потому, что ты в шестьдесят восьмом погиб, Юра. Мы с американцами соревновались, и наши властители решили больше не рисковать. И потому в шестьдесят девятом на Селене приземлился американец. Так что побереги себя, Юра. Может, если ты не погибнешь, история изменится? И на Луну‑таки мы первые слетаем?

Я оставил его на лестнице, метнулся в комнату за своим саквояжиком, а потом, выходя из этой квартиры навсегда, крепко, очень крепко пожал ему руку и прошептал — в том стиле, конца пятидесятых годов:

— Удачи тебе, Юрка. Береги себя.

* * *

Ближайший поезд на Москву был проходящим из Орска, он отправлялся в три ночи. Очередь в кассу оказалась не смертельной, человек десять, да и все равно делать мне было нечего. И плацкартные билеты нашлись. В ожидании отправления я покемарил в жестком кресле. Один раз меня разбудила уборщица, ожесточенно шваркавшая у моих ног, один раз милиционер в парадной шинели — он проверил у меня билет и паспорт.