Олег Гончаров - Неизвестная. Книга первая

А товарища Кузминкина и вовсе передернуло так, словно он вместо стакана холодного первача жахнул теплого керосина. И промелькнула у Кузминкина перед глазами картинка, а на ней – стылый подъезд, девка голая и жилец, офицер-недобиток.

– Так вот ты кто…

И тут заметил Кузминкин, что мичманочка того странного, что ему сразу не понравился, так же, как и его самого, тряхнуло. И посмотрел он на Владимирова, а Костя посмотрел на него. И что-то поняли они вдруг и отвернулись друг от друга.

А офицер со сцены еще целый час вещал о том, как сложно живется пролетариату Шамбалы, со всех сторон окруженной британскими колониалистами. Как нужно подать руку помощи братскому народу. О том, как…

У лектора это хорошо получилось.

Так хорошо, что уже далеко за полночь, когда он наконец закончил свою лекцию, в набитом до отказа зале был создан Особый Комитет Революционных Моряков Балтфлота по освобождению пролетариата Шамбалы от гнета мировой буржуазии. Было составлено требование в петроградскую чрезвычайную комиссию о создании и отправке добровольческой бригады на помощь хранителям древних знаний Дюн Хор.

«Что за бред», – подумал Максим Максимович Исаев, он же, Константин Константинович Владимиров, когда поймал себя на том, что стоит в длинной очереди из возбужденных моряков, готовых записаться в добровольческий батальон бригады «Красная Шамбала».

А лектор спокойно огладил усы, взъерошил на затылке подернутую сединой щетку волос, забрал у боцмана-ведущего фуражку, взял сверток с хлебом и селедкой и через кулисы направился к служебному выходу.

Здесь его и перехватил запыхавшийся Владимиров.

– Простите великодушно, – окликнул он офицера.

Тот остановился и взглянул на мичмана.

– Слушаю вас.

И Костя стушевался, растеряно оглянулся. Взгляд его задержался на нашивке за ранение, и он, наконец, спросил:

– Где это вас?

– Под Августовом, на севере Польши, – сказал офицер. – В девятьсот пятнадцатом.

– Извините… Разрешите представиться, – Костя взглянул офицеру в глаза. – Владимиров, Константин Константинович.

– Барченко, – в свою очередь назвался офицер и не отвел взгляда. – Александр Васильевич. Чем обязан?

– Александр Васильевич, ради бога… что это было?

– Вы о чем?

– О вашей лекции.

– И откуда вы знаете про Дюн Хор?! – из полутьмы коридора на свет вышел товарищ Кузминкин.

Барченко сверху вниз оглядел моряка, бросил быстрый взгляд на Владимирова.

– А вы, товарищи, собственно, кто?

И они оба, не сговариваясь, выдохнули:

– ЧК!

И удивленно посмотрели друг на друга.

– Что же… – понимающе кивнул Барченко и покрепче перехватил сверток с едой. – Пойдемте.

– Вы не так поняли, – Константин поправил мичманку. – Мы… Вы где живете?

– Я? – Барченко пожал плечами. – Мы с женой сейчас квартируем в буддийском дацане…

– Тот, что на Приморском? – деловито спросил Кузминкин.

– Точно так, в Старой Деревне, – кивнул офицер и добавил: – Там не так голодно.

– Это часа два ходу, – Владимиров шагнул к двери. – Александр Васильевич, позвольте вас сопроводить.

– У нас тут кое-какие вопросы имеются, – деловито сказал Кузминкин.

– Что ж… извольте.

*****

Изнуренный тревожным ожиданием, город старался забыться в коротком сне, чтобы хоть на мгновение задавить в себе мысли о еде и страхе за завтрашний день. Красный террор и беспросветный, ставший хроническим голод загнали обывателей в норы квартир. Тех, кто еще остался. Тех, кому некуда было бежать. Пусто было той ночью на Лиговском, и на Выборгской набережной было пусто.

Словно мираж, словно невероятный морок, как вспышка памяти в затянувшемся кошмаре реальности, прямо посредине пустой темной мостовой непринужденно и даже несколько вальяжно вышагивал бравый офицер и что-то оживленно рассказывал, подкрепляя свои слова широкими жестами. Рядом с офицером шел молоденький мичман, который с восторженностью щенка смотрел на офицера, кивал, соглашаясь со сказанным, и изредка поглядывал на третьего спутника – бравого моряка. Моряк так же внимательно слушал говорившего, изредка пытался вставить какое-то слово, но когда ему представлялась такая возможность, только раздувал щеки и многозначительно вздыхал.

Ночь оказалась теплой и казалась бледной от полной луны. И зачем фонари, когда и так светло? До буддийского храма они шли долго. От клуба революционных моряков, с Лиговского до дацана было всего километров десять, но они не спешили.