Владилен Елеонский - Испытатель. Шпион товарища Сталина

1

Все лётчики парились на авиазаводе в Аугсбурге, а я, как белый человек, поселился в уютном особнячке под Берлином неподалёку от аэродрома. В гостиной или на террасе в зависимости от погоды я беззаботно пил кофе с коньяком, хотя врачи предупреждали, что кофе со спиртным лучше не смешивать, вредно для сердца.

Ящик коньяка, да не какого-то, а настоящего французского, мне подарил начальник аэродрома. За что? Расскажу по порядку. Дело было так.

Едва я прибыл на аэродром, как мне предложили полёт. Начальник аэродрома стал свидетелем моего пилотирования.

Когда я на новеньком Мессершмитте играючи сделал «свечку», а затем круто спикировал прямо на его рабочий кабинет так, что, всем показалось, что сейчас самолёт влетит в окно, он, по всей видимости, испытал настолько незабываемые ощущения, что пожелал отблагодарить меня таким же незабываемым образом.

Коньяк, в самом деле, оказался превосходным. Часто я сидел в компании садовника Гельмута, щуплого немца со смешливыми не стареющими глазами старого дамского угодника, слушал его забавные рассказы о замысловатых наклонностях некоторых фрау и фрейлейн, доводя до совершенства свой немецкий язык, а когда прибегали его внуки, щедро сплавлял им решительно весь шоколад из своего обильного лётного пайка.

С лёгким чувством ждал я очередное задание на демонстрационный полёт. Так жирный кот ожидает на печи, жмурясь от удовольствия, когда же в избе скребнёт хоть одна сволочь-мышь.

Мои демонстрационные полёты проходили совсем не так часто, как я поначалу предполагал. Гитлеровским бонзам, как я сразу почувствовал тогда шестым чувством, на самом деле было не до демонстрационных полётов.

Конечно, позже мы все узнали причину. В тот момент на всех парах шла подготовка молниеносной войны с Советским Союзом. Блицкриг – так её называли немцы.

Основной истребитель для блицкрига на Востоке был давно готов, мало того, он был в каком-то смысле даже доведён до идеала, и все работы по его якобы кардинальному совершенствованию служили всего лишь прикрытием, скрывавшим истинные намерения гитлеровского режима.

Однако осенью тысяча девятьсот сорокового года, несмотря на то, что в воздухе витал запах войны, обстановка в Германии была настолько благожелательной и мирной, что, наверное, ввела бы в заблуждение потомственного ясновидящего. Что уж говорить обо мне!

Честно говоря, я ехал в Германию с невесёлым сердцем, поскольку искренне полагал, что впереди ждёт нудная монотонная работа, – серая жизнь белки в колесе. Даже орешки спокойно не погрызть!

Наверное, сказывалась усталость от работы на нашем заводе, где царили нескончаемые авралы, понукания и нервозность. Мы постоянно не успевали в срок, даже когда работали двадцать пять часов в сутки, наплевав на то, что в стуках всего лишь двадцать четыре часа.

Бюрократы и кураторы вместо хотя бы простой моральной поддержки, напротив, создавали ощущение, что над каждым рабочим, конструктором, лётчиком и уборщицей висит Меч Всевидящего Пролетарского Ока. Именно Оно всё знает и всё видит, – помыслы и чаяния, ошибки и просчёты, и лишь Оно одно на самом деле знает, прав ты или виноват.

Поэтому первые дни пребывания в Германии показались мне отпуском. Полётов было немного, а свободного времени – уйма.

Я занимался тем делом, которым любил заниматься на досуге. Ему меня научил дед, уверяя, что оно успокаивает нервы и привлекает удачу. Я садился в спальне наверху, открывал свой заветный чемоданчик с инструментами и тачал игрушечные алые матерчатые башмачки.

Однако скоро моё особое положение закончилось, и Лобок, как видно, оказался бессилен. Стало не до башмачков! По настоянию Москвы меня отправили знакомиться с работой завода в Аугсбурге и участвовать в испытаниях нового Мессершмита.

2

Работу нашего завода в Москве я вкратце описал выше, поэтому никого не должно удивить, что, прибыв в Аугсбург, я сразу же впал в настоящий ступор, даже не побывав ещё толком в заводских цехах. Изумление пришло, когда я, прибыв на завод вечером, увидел окончание рабочего дня.

Сотрудники, ответственные за выполнение срочного правительственного задания, ровно в пять часов вечера дружно положили на место, кто карандаш, кто циркуль, а кто – гаечный ключ, и одним заученным движением чётко сняли с себя белые халаты. Дурачась и смеясь, словно воспитанники детского садика, они вышли на улицу, но, конечно, дальше двинулись отнюдь не в песочницу, а в пивную.