Алексей Ракитин - Скопец

Они двинулись в сторону дома, обсуждая последние детали запланированной операции. Василий Александрович пришёл в благодушное настроение и заметно приободрился. Когда они сели ужинать, Шумилов порадовался в душе тому, как хорошо Василий держится с Базаровым, ничем не выдавая свою осведомлённость о неприглядной роли последнего в обворовывании дяди. Лакей несколько раз заходил в зал — всегда неслышный, незаметный, со скромно потупленным взором — то приносил лекарство, то поправлял дрова в камине. Василий всякий раз находил для него несколько добрых слов и благодарно смотрел лакею в глаза — одним словом, игра шла обоюдная. Разговор за чаем поддерживался самый невинный: Василий рассказывал о своих планах реконструкции городского дома, подробно описывал дядюшкину библиотеку и предложил Шумилову на досуге познакомиться с подборкой фотографий из архива Николая Назаровича. Алексей благодарил и соглашался сделать это как-нибудь потом.

Покончив с ужином, Соковников отправился проводить Шумилова. Перед тем, как сесть в экипаж, Алексей пожал руку Василию и негромко сказал:

— Бог даст — и всё завтра встанет на свои места!

Утро следующего дня Шумилов встретил, испытывая странное душевное спокойствие, можно даже сказать, умиротворение, подобное тому, которое переживает человек, принявший непростое решение после долгих колебаний. Хорошо выспавшись, он поднялся ровно в то время, какое рассчитывал, буквально за минуту до звонка будильника. Действуя подобно хорошо отрегулированному автомату, Алексей умылся, оделся и позавтракал. Без четверти десять он уже сидел в коляске извозчике, который вёз его хорошо знакомой дорогой в Лесной.

За четверть часа до назначенного времени Шумилов уже миновал раскрытые настежь ворота и, сойдя с дорожки, двинулся через парк к дому. Через несколько минут, никем не замеченный, он остановился в густых кустах сирени всего в паре саженей от дома. Откуда-то издалека доносились неразборчивые голоса, пару раз где-то стукнули двери.

В одну минуту двенадцатого Шумилов покинул своё укрытие и поспешил к террасе. Теоретически его сейчас никто не должен был видеть — вся прислуга вместе с Василием Александровичем Соковниковым уже находилась в противоположном конце дома.

Дверь на террасе оказалась хотя и плотно притворённой, но открытой, как и было условлено. Шагнув через порог, Алексей Иванович поразился непривычной тишине. Опасаясь наследить, Шумилов снял туфли и двинулся по дому в шёлковых носках. Зная, что самые скрипучие половицы и паркет располагаются обычно в центре помещений, он двигался вдоль стен.

Сейчас его очень выручило знание внутренней планировки дома. Без затруднений Шумилов отыскал нужную ему проходную комнату, предварявшую спальню умершего хозяина. Осмотревшись, он увидел налево от входа полог, который скрывал дверной проём.

За ним оказался маленький, в две с четвертью квадратные сажени [5] Примерно 9 кв. метров — Прим. Ракитина закуток, «клетушка», как метко назвал это помещение Василий. Напротив полога, закрывавшего дверной проём — небольшое окно с цветком герани на подоконнике, заполнявшим тесное помещение присущим этому растению специфическим лекарственным запахом. Направо у стены находилась кровать, представлявшая собою топчан, брошенный на грубо сколоченную из нетёсаных досок платформу; покрывало топчан цветное лоскутное одеяло. Вид этого лежака поразил Шумилова: даже в бедных крестьянских домах спальные места оборудуются обычно с большим прилежанием и толком. В изголовье этой кровати находились иконы с зажженной лампадкой. Над кроватью висел весьма непрезентабельный плюшевый коврик, изображавший пруд с лебедями. Перед окошком — маленький столик из простых струганных досок берёзы, отполированный за много лет руками и локтями. На столе — стакан в подстаканнике, перед ним на блюдце — половинка отрезанного ножом яблока. Слева от стола, у стены, противоположной кровати — ободранный венский стул, одну из ломаных ножек которого заменял деревянный, топорно прилаженный брус. Рядом с этим позорным стулом, которому у нормального хозяина самое место разве что на помойке, стоял небольшой сундук, накрытый домотканым ковриком. Над сундуком на вбитых в стену гвоздях висела незатейливая одежонка — потёртая цигейковая телогрея, тёплый кафтан на вате, пара картузов. На плечиках, в расправленном виде, обернутая в линялую ситцевую простыню, хранилась как нечто особенно ценное, пиджачная пара, видимо, хозяйские обноски. Это оказался единственный более или менее приличный костюм лакея.