Инна Бачинская - Яд персидской сирени

…Володя постучался. Вера закричала: «Входи!» Он вошел. Вера причесывалась перед зеркалом. В синем платье без рукавов, с ниткой жемчуга на шее, в легких домашних туфлях цвета незрелых оливок.

— Ты красивая, — сказал он, обнимая ее. — Женщина моей мечты.

— Где она? — Вера дернула плечом, сбрасывая руки мужчины.

— У себя в комнате. Что ты собираешься делать?

— Не знаю. Поищу новое заведение, они дали адреса. Черт, раньше надо было думать, все сразу навалилось…

— Ты думаешь, нужно?

— Ты же видел ее! — Вера повысила голос. — Она же никакая, даже говорить разучилась. Она опасна, еще пожар устроит. Я не собираюсь держать в доме психопатку. Кроме того, она воровка. Пока присмотрит Света, а потом… посмотрим.

— Света ее знает?

— Нет, она у меня три года всего. Как она тебе? Сказала хоть что-нибудь? Между прочим, это была ее комната.

— Ничего не сказала. Стояла, озиралась. По-моему, она даже не заметила, что я ушел.

— Господи, за что мне этот кошмар? — простонала Вера. — С Пашей возись, теперь с этой…

— Ты бы не торопилась.

— Я не буду жить с ней в одном доме! — отчеканила Вера. — Я ничего не забыла, понимаешь? И отцу никогда не прощу.

— Понимаю, чего уж тут. Все образуется, не бери в голову.

— Надеюсь.

— Кстати, вы с ней похожи, не близнецы, конечно, но что-то есть.

— Не выдумывай! — с досадой сказала Вера. — Мы с ней совсем разные!

…Они сидели за парадным столом в гостиной. Большие японские тарелки с веткой сакуры — маленькие розовые цветочки — Верины любимые; хрустальные бокалы, высокие стаканы для воды. Копченое мясо, сыр, паштет, квадратики хлеба, ломтики помидоров на листьях салата. Красиво и несъедобно — парниковые помидоры отвратительны. Вера поморщилась — зачем эта помпа, можно было и на кухне. Володя хороший парень, но ничего не понимает, простоват.

Молчание затягивалось, пауза становилась неприлично долгой.

— Это твой муж? — вдруг спросила Татка, подняв глаза на Веру. — А где Паша? — Голос у нее был сиплый.

Вера и Володя переглянулись.

— Паша в больнице, — сказала Вера. — Ты его помнишь?

— Помню. Что случилось?

— Авария. Он в коме уже несколько месяцев.

— Он поправится?

Вера пожимает плечами:

— Врачи не знают. Говорят, делают все, что могут.

— Врачи… — бормочет Татка. — Они всегда делают то, что могут, и даже больше.

Фраза повисает в воздухе. Вера, раздувая ноздри, смотрит в тарелку. Володя вскакивает и хватает бутылку вина, преувеличенно бодрым тоном приглашает не стесняться и накладывать… Паштет свежайший, мясо, сыр! Такой хлеб только в одной лавке. А потом горячее, говорит он, сюрприз. Язык проглотите, девчонки, обещаю!

Вера с трудом подавляет раздражение: да что ж он так суетится!

— А тетя Тамара… — Татка запнулась.

— Мама умерла два года назад.

Молчание в ответ. Эта дрянь даже не сказала что-нибудь приличествующее случаю, что-нибудь вроде: «Ах, как мне жаль, земля пухом, царствие небесное…

— Я хочу на могилу папы. Можно?

— Конечно, — поспешил Володя. — Я тебя отвезу.

— Спасибо.

— А теперь горячее! Фирменное блюдо, старинный семейный рецепт.

Он убегает на кухню. Они молчат, прислушиваются к звукам из кухни. Хлопает дверца буфета, он появляется с блюдом в руках. Ставит в центр стола, торжественно объявляет:

— Плов с креветками, курагой и изюмом! Под красное винцо. Прошу!

За открытым окном — светлая ночь. Земля остывала, от нее поднимался легкий невесомый туман. Сверху смотрели звезды. Благоухала персидская сирень. Ни движения, ни ветерка. Черные пятна деревьев, пепельные тюльпаны на длинной клумбе перед окнами. Татка вспомнила, что днем они белые и желтые. Она сидела на подоконнике в одной ночной сорочке, поеживаясь от ночной свежести. Вспоминала. Через это окно она сбегала из дома по ночам, мчалась в молодежный клуб… как он назывался? Она напрягла память… черт! «Крэйзи маус»! [1] «Crazy mouse» ( англ. ) — «Сумасшедшая мышь». Ну да, «Крэйзи маус», и ребята, фрэнды Визард, Шухер, Бэмби, Дихлофос, Попса, Мекс… Спетая компания, один за всех, все за одного. И она, Татка-циркачка.

Визард — нервный, с тонкими чертами лица, тату-художник, воспитанник детдома; Шухер — тощий, длинный, с большим приветом, но классный программер, из родных — одна бабка, в прошлом партийный босс, фельдфебель в юбке, раз-два левой, глубоко преданная идеям, державшая внука в ежовых рукавицах. Бэмби — круглая, глупая, хихикающая от шуточек Визарда девочка из приличной семьи, кравшая деньги из маминой сумочки; Дихлофос — страшно худой, молчаливый, говорили, у него туберкулез, оба родителя — законченные алкоголики; безголосая Попса пела в ночных клубах и подрабатывала проституцией; умный Мекс, студент-историк, вытаскивал всю команду в поле, заставлял ковыряться на вспаханных полях, выгребая кусочки керамики, объяснял: это гребенчатая, это ямочная, видите, узоры как от вдавленного гребня, а тут просто ямки? Черная глина — наша местная, глей. И белая, экспорт, с юга. Даже на пляже он увлеченно разгребал песок — на кромке воды и берега, куда река вымывала черепки, старинные бусины, иногда монеты. Они валялись на песке весь день, пили пиво, а то и водку — в основном Дихлофос, — и играли в карты. Им было интересно вместе, таким разным и непохожим друг на дружку. Мекс сортировал находки, аккуратно упаковывал их в полиэтиленовые пакеты, рисовал маркером дату и место.