Джозеф Джефферсон Фарджон - Тринадцать гостей. Смерть белее снега (сборник)

Лицо Чейтера вытеснило лицо Надин. Джон был возмущен до глубины души. Почему бы этому типу не пойти спать? Не иначе, он опять спустился и приник ухом к замочной скважине… «С меня довольно! – решил Джон. – Сейчас я преподнесу этому ничтожеству сюрприз!» Он осторожно сполз на пол. От боли из глаз посыпались искры, но Джон стиснул зубы, сдержав стон. Встав и хватаясь за мебель, он запрыгал к двери. Там, взявшись за дверную ручку, Джон замер, прислушиваясь. С той стороны, без сомнения, кто-то находился. Он повернул ручку и распахнул дверь.

В высокое окно над лестницей, прямо на ковер в холле, светила луна. В ее свете, повернув голову к Джону и подобрав одной рукой подол вишневого пеньюара, стояла Энн. Как ни удивлен был Джон, он подумал, что на портрете она должна была быть запечатлена именно такой. Линия рта мягкая, губы чуть приоткрыты, выражение глаз трудно понять. Луна словно бы высветила истинную нежность натуры Энн, как она ни старалась скрыть ее при свете дня. Сейчас, пред ликом ночи, она отважилась предстать такой, какой была на самом деле. Пеньюар подчеркивал ее мальчишескую фигуру, однако не лишал ее женственности.

Но было еще что-то, принудившее Джона нарушить драгоценную тишину: он уловил не только ее отвагу, но и потребность в утешении. Он был уверен, что смелая поза Энн маскирует испуг. Нужно было развеять ее страх и избавиться от страха самому.

– Извините меня, – произнес Джон. – Мне показалось, будто я что-то услышал…

Его голос нарушил ее оцепенение. Она улыбнулась:

– Вам не показалось. Вы слышали мои шаги. Это мне надо просить у вас прощения.

– Что вы!

– Я вас разбудила?

– Нет.

Джон чувствовал, что Энн признательна ему за легкость и отсутствие любопытства, хотя был огорчен тем, что и от нее услышал ложь.

– Я спустилась за книгой, – объяснила она.

– Поздно же у вас появилось желание почитать!

– Так бывает, когда я не могу уснуть. Как вы здесь оказались? Дохромали до двери? Давайте я отведу вас обратно.

– Спасибо, сам справлюсь.

– Глупости!

Энн подошла к двери и помогла Джону вернуться к дивану. Усадив его, она воскликнула:

– Как вам не повезло!

– Ничего, все пройдет. Это же не пожизненная инвалидность!

– Нет, не пожизненная, – кивнула Энн. Это был один из многих моментов, которые он потом вспоминал. – Как нехорошо с моей стороны вас тревожить! Если вы кому-нибудь пожалуетесь, мне будет очень стыдно.

Джон уловил в ее словах просьбу.

– Можете на меня рассчитывать, – улыбнулся он. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи.

Он посидел несколько секунд, слушая ее шаги на лестнице. Про книгу она даже не вспомнила.

– Обязательно вставать ни свет ни заря? – сонно спросил Балтин.

– Уже семь, – сказал Пратт, приближаясь к окну и поднимая штору. – Какое утро!

– Камины еще холодные!

– Ранний подъем был не с целью сидеть до завтрака у камина. Прогулка – вот цель!

– Для одних это так, для других нет, – проворчал Балтин, отворачиваясь от света. – Да опусти ты эту штору!

Пратт улыбнулся, полюбовался лужайкой и выполнил просьбу друга. Через полчаса он уже был на лужайке. Там рассеивались остатки тумана, воздух по-осеннему бодрил. Подняв голову, Пратт оценил желто-красную листву и голубизну безоблачного неба, где заливался ранней песней жаворонок.

– Иллюзия радости и красоты, – пробормотал он.

Чем только не радует жизнь, когда человек вопреки всякой логике позволяет себе наслаждаться иллюзией!

Он пересек лужайку, глядя уже не в небо, а на свои мокрые от росы башмаки. Его шаги самой своей периодичностью контрастировали с ленивым колыханием тумана. Пратт добрел до ярких кустов и двинулся сквозь них к мастерской. Он уже потянулся к дверной ручке, когда его внимание привлекло одно окно. Оно было разбито. Пратт уставился на битое стекло под ним. Потом, снова ненадолго подняв глаза к небу, воскликнул:

– Что ты на это скажешь, блаженный дух?

Затем он опять перевел взгляд на битое стекло. В мастерской кто-то побывал. Хотя нет – в этом случае битое стекло упало бы внутрь. Кто-то покинул студию через окно. Но прежде чем вылезти наружу, нужно было проникнуть внутрь.

Пратт шагнул к двери, достал ключ и отпер замок. В мастерской все вроде осталось таким же, как накануне вечером. Главным здесь был испорченный поперечным мазком малиновой краски портрет Энн. Пратту понравилось, что он способен смотреть на это спокойно. Он покосился на другие холсты и мольберты, на большие полотна кисти самой Энн, изображавшие оленей, на предметы обстановки. Как будто ничего не пострадало…