Джозеф Джефферсон Фарджон - Тринадцать гостей. Смерть белее снега (сборник)

– Мой дорогой Лайонел, Эдит Фермой-Джонс совершила бы сенсационное открытие и выдрала бы из своего романа первую главу.

– Единственное, чего я никак не научусь делать, не прикладывая усилий, – завязывать белый галстук, – проворчал Балтин.

– Ей пришлось бы начать повествование заново, слышишь, низкий лицемер? Да, Лайонел, напрасно я познакомил тебя с сюжетом ее сочинения. В нем наверняка будет фигурировать чудесное ожерелье на шейке привлекательной вдовы, двойная нить жемчуга – ты же любишь приводить цифры? – ценой не менее десяти тысяч фунтов стерлингов. Хочешь, разгони цену до двадцати тысяч! Эдит Фермой-Джонс наврет про пятьдесят. Только ожерелье не украдут! Во всяком случае, этого не будет происходить на протяжении нескольких глав, пока редактору не надоест и он не потребует от нее усилить напряжение. Нет, вместо этого будет изуродована картина. Согласись, это не так избито. Богато первоклассными возможностями для развития и вообще безукоризненный сюжетный ход. Мастерская, шторка натурщицы, манекен художника, странные картины на больших мольбертах, некто, прячущийся за одним из них… – Пратт запнулся, что-то обдумывая, а потом продолжил: – На изуродованной картине в мастерской мисс Фермой-Джонс будет изображена баронская дочь. Цена – тысяча гиней. И все коту под хвост из-за мазка какого-то. Замазано краской, дружище!

– Я думал, такова судьба всех картин, – заметил Балтин.

– Это еще куда ни шло, когда художник один. Но тут их двое. Мазня одного замазана другим. Интересно, что чувствует Джейкоб Эпстайн, когда мажут краской его скульптуры? Презрение? Безразличие? Циничное наплевательство? Или просто бесится? Надо бы спросить его.

Балтин был наделен незаурядным чутьем, поэтому сделал передышку в сражении с галстуком.

– Даже так? – тихо спросил он.

– Знаешь, Лайонел, – сказал Пратт, снимая и отшвыривая башмаки, – у любого живого существа существует уязвимая точка. У слона – за ухом, у меня – под слоем краски. А у тебя где?

– Напиши мой портрет, как пишешь портреты других людей, – узнаешь.

– Похоже, я уже обнаружил ее у тебя, не прибегая к кисти.

– А вдруг у меня ее вообще нет? Или единственный, кому дано точку обнаружить, – неприятная старуха с косой?

– Смерть? – усмехнулся Пратт. – О смерти я не думаю, это так далеко, что…

Он вдруг замолчал. Балтин ослабил галстук, снял его, снова надел и возобновил попытки завязать.

– Ты уверен, Лестер? – спросил он. – Твоя изуродованная картина всего в нескольких ярдах отсюда. Вдруг убийство в романе мисс Фермой-Джонс совершил художник?

– Я не убиваю, – заявил Пратт, но тут же вспомнил свой приступ гнева в коридоре, затем дрожь в мастерской. Он вытянул руку – она не дрожала. Пратт улыбнулся. – Нет, не убиваю. В книге мисс Фермой-Джонс может фигурировать преступление, но в понедельник о нем не напишут газеты. Боюсь, подобного сюжета ты от меня не дождешься. В любом случае, Лайонел, под гладкой поверхностью скрывается буря. Человек, испортивший мою картину, может выглядеть тихоней. Его самого собственный поступок мог удивить сильнее, чем любого другого. Внезапный порыв страсти? Помутнение рассудка? Чего только не бывает! – Он погрозил Балтину пальцем. – Только ни звука об этом, понял? Вот бы у нас, Лайонел, был такой тонкий слух, чтобы слышать бурю, бушующую в тиши! За дверью тишина, в холле внизу тоже, как и на лужайке, в мастерской, там, где лежит пострадавший с подвернутой ногой, тоже тихо. Это зловещая тишина, друг мой, и она долго не продлится!

Балтин наблюдал за Праттом, достававшим из кармана два предмета: окурок сигареты «Стейт экспресс 555» и ключ от мастерской.

– К черту этот галстук! – И Балтин взял другой.

При появлении в холле Надин Джон опасливо поднял голову. Незадолго до ужина, когда диванчик перекатили сюда из холла, временно избавив Джона от необходимости общаться, он ощутил умиротворенность. Надин, рано переодевшаяся к ужину, сама руководила подготовкой нового помещения, взяв на себя ответственность за удобство, но потом поспешно упорхнула. У Джона возникло впечатление – вскоре подтвердившееся, – будто ей хотелось побыть еще, но она почему-то передумала.

Ужин получился безупречным. Трудно было догадаться, что кушанья готовил китаец. За время трапезы к Джону разок заглянула только Энн – проверить, все ли у него в порядке.

– Напрасно я не проследила за вашим перемещением, – вздохнула она. – Боюсь, я не делаю и половины вещей, которые мне положены. Хотя данную обязанность взяла на себя миссис Леверидж. Она так мила, не правда ли? Обожаю ее! Если вам что-нибудь понадобится, не постесняйтесь крикнуть и попросить!