Эллина Наумова - Охота на неприятности. (Полина и Измайлов)

Итак, Николай Николаевич Серебров, коммерческий директор фирмы «Реванш», где мне посулили зарплату в конверте, исчез пять дней назад, то есть в понедельник. Куда в таких случаях обращаются граждане и гражданки, не дождавшиеся на ночлег родственника? В райотдел. А это далековато от Измайлова. Значит, чтобы фотография Сереброва примелькалась его сыскарям, полковнику должно было приказать заниматься поисками начальство. Либо Николай Николаевич родственник кого-то из сильных мира сего, либо друг, а то и кормилец, либо отдел Вика задействовали в кривых-косых рамках некой масштабной операции.

Во вторник мужчина по имени Петр положил на тумбочку в прихожей ключи, забрал свой единственный чемодан, захлопнул дверь и покинул временный приют. Во вторник же днем я впервые позвонила Ивану. Он перенес разговор сначала на вечер, потом на утро среды, когда и сообщил – квартира сдана. Потому что опередивший меня «хмырь» согласился по телефону на условие залог плюс аванс. Любопытно, тогда Иван тоже про себя называл его хмырем? В среду вечером или в четверг утром они встретились в квартире, и после ее осмотра разочарованный съемщик отказался платить залог. То ли решил, что за такую дыру и семьсот баксов много, то ли, поразмыслив, не пожелал отдавать двойную сумму – жилье нужно всего на месяц, а физиономия хозяина, честно говоря, и мне доверия не внушила. По словам Веры Сергеевны аккуратный, тихий, среднего возраста и достатка Петр соседствовал с ней два месяца. Вероятно, как и я, принял предложение Ивана: за залог можно еще тридцать дней пожить. Но Иван не настаивал. Залог – его гарантия, реально было договориться и о возврате. Однако «хмырь» уперся, Иван, зная, что есть еще одна желающая, тоже не уступил. В четверг вечером он позвонил мне, а в пятницу мы ударили по рукам.

Очевидно, что хозяин не знал о трупе. Иначе не показывал бы квартиру. Парень, который не собирался раскошеливаться, вряд ли добрался до балкона. Достаточно было взглянуть на прихожую, чтобы объявить Ивану – дорого. Я не намеревалась там жить, поэтому лишь равнодушно посмотрела в окно. Но нам с «хмырем» не возбранялось влезть в любую щель, не говоря уж об огромной коробке, занимающей половину тесного балкона. Осуществив подобие ремонта перед вселением Петра, бережливый Иван сложил туда банки с остатками краски, которые посоветовал мне не выбрасывать вместе с картоном. В уверенности, что только они там и находятся, он и пребывал.

Но поскольку ставшая гробом тара принадлежала Ивану, Сереброва убили либо в квартире, либо в подъезде. Тело упаковали, а вынести не смогли. Надо полагать, коммерческий директор «Реванша» был невелик ростом и хрупок сложением, если поместился в коробку. И все равно поднять ее и нести не всякому мужчине под силу. Получалось, убийца был один, дожидался, но не дождался помощника. Или такового не существовало: тогда труп забирать не будут. Возможно также, что преступнику помешали. Явился в гости некто, числивший его в порядочных людях, отнял время, а потом по подъезду начал шастать народ, во двор выбрались похмельные отпускники, собачники, бессонные старухи. Убийцей, разумеется, был Петр. И прикончил он Сереброва в промежуток времени от вечера понедельника до утра вторника.

Доклячившись мыслью до столь очевидного вывода, я уперлась в частокол загадок, который мне сразу не понравился. Жизнь есть преодоление препятствий, так что напрягли меня не сами колья, а незнание за ними сокрытого. Недавно я рьяно защищала дочку своей скорой на суд и расправу подруги. Ребенок не сообразил, что девица в темнице с косой на улице – это морковка, и мать немедленно зачислила его в бесперспективные тупицы. Моя мама говорит, что перестала «развивать» меня народной мудростью после многочасовой истерики, в которую я впала из сострадания к деду, напялившему, вероятно в припадке старческого слабоумия, сто шуб. Тут одну мутоновую из последних сил носишь, ждешь, не дождешься, когда легкую куртку из шкафа достанут. Я ревела ревмя и твердила: «Конечно, сидит – встать не может, конечно, кто раздевает, тот слезы проливает – жалко же его, он вспотел». Утешить меня тем, что старый мученик символизировал собой луковицу, не получилось. Мама при мне ее чистила, давала нюхать, плакала то ли от летучих веществ, то ли от бессилия, то ли от злости – бесполезно. Поэтому я с чувством объяснила подруге, что надо было переехать из Москвы в деревню, родить дитя на грядке, завернуть в тряпицу, положить под деревце и продолжить рыхлить и окучивать. А, как поползет, научить зубами сорняки дергать. А, как заговорит, экзаменовать по предмету овощеводство в игровой форме. Так же с любой загадкой. Чтобы справиться, необходимо жить в гуще разгадок. Представив себя в окружении множества супостатов, я едва не вернулась в детство до конца своих дней. Пришлось воспользоваться обычным приемом: вслух с собой побеседовать. После такой выволочки я ощутила повышенную готовность расшатывать и выдергивать любые колья, пробиваясь вперед, в неизвестность. Только бы не слышать больше собственного нудного морализаторства.