Ольга Володарская - Ответ перед высшим судом

— Так в чем же дело? — К столику подошла официантка, и Мишка заказал себе еще сто миллилитров водки и салат. А Саныч блинов, но не с вареньем, а с киселем. Когда девушка удалилась, он ответил на вопрос брата:

— Не хочу брать ответственность за кого-то. Пока не готов.

— Понимаю. Хотя думаю, если б ты полюбил кого-то, вопрос о готовности не стоял бы.

— Ты прав, пожалуй. Я ни разу не любил безоглядно и самозабвенно.

— Как и я. Это наша фамильная черта, как думаешь?

— Это, брат, на нас природа отдыхает.

— В смысле?

— Вот говорят, на детях талантливых людей…

— Да-да, это я слышал. Но мы при чем?

— Наш отец любил мать до безумия. Он не изменял ей ни разу, хотя когда-то он был более чем привлекателен. Здоровенный, мужественный, голубоглазый. Рубщик на рынке, где девяносто процентов работников — женщины. Мать же наша изменяла папаше направо и налево. Но не просто потому, что у нее одно место чесалось, она влюблялась в каждого, с кем спала.

— Ага, понял. Они умели любить. Отец одну, мать многих. А на нас природа отдыхает.

Принесли заказ. Саныч подвинул к себе тарелку с едой, Мишка — стопку, в которую тут же налил водку.

— Никогда не забухивал? — поинтересовался Сан Саныч.

— Нет, — с некоторым удивлением протянул брат. — А ты?

— Я — да. После похорон отца не просыхал две недели. Хотел забыться, но не получалось. Пил столько, что другой бы сдох. Но я не сдох. Богатырское здоровье бати — самое лучшее от него наследство.

— Теперь совсем не пьешь?

— Почему же? Если сильно замерзну в экспедиции, ноги промочу, тогда опрокидываю в себя стопочку. У меня при себе всегда фляжка с бальзамом. Дядя Абрам советовал его принимать в качестве лекарства. Какой-то определенный, чувашский, но не фабричный. У него свой поставщик был, он и для меня пару бутылок брал.

— Жаль тебе его?

— Очень. Понимаю, пожил. Но одно дело своей смертью умереть, а другое… — Саныч махнул рукой, после чего уткнулся в тарелку и стал быстро поглощать блины. Слопал их за минуту. И почувствовал тяжесть в желудке — объелся. Нет, даже не так — обожрался!

— Что будешь делать с картой, которую купил? — спросил брат, отодвинув от себя стопку, в которой еще оставалась водка. Он тоже перенасытился.

— Разбираться в ней. Но без дяди Абрама не знаю, смогу ли.

— Уверен, у тебя получится.

Тут затренькал Мишкин телефон, который он достал и положил рядом с тарелкой. Брат взял его, глянул на экран и вскочил со стула, едва не уронив стол. Когда Саныч с удивлением посмотрел на него, выпалил: «Очень важный звонок!» — и унесся в фойе, чтобы поговорить.

Оставшись один, старший Карпов сунул руку в карман и достал из него то, что должен был… Нет, не показать… Передать дяде Абраму. И не карту. Саныч на ходу выдумал историю о ней. Нечто более важное и ценное. Но что теперь с этим делать, когда Лившица нет в живых, он не знал.

Придется наведаться в барак еще раз и перевернуть там все то, что еще не было перевернуто, сказал себе Саныч, после чего попросил счет.

В желудке бурлило. Мучила отрыжка. А во рту стоял привкус чего-то мерзкого.

То ли суши, то ли ролов, то ли сашими.

Того, что он съел с тела азиатки. Хозяин уверял, что девушка настоящая японка. Как и повар, что готовил суши, ролы и сашими. На самом деле девочка была китаянкой — Илья, в отличие от большинства европеоидов, видел разницу между ними, а повар, как говорилось в одном известном фильме Шукшина, чудаком на букву «м». Такие не имеют национальности. И готовят так отвратительно, что пища тут же просится наружу.

Бердников поискал глазами аптеку. Не нашел. Зато увидел магазинчик, в окне которого маячила реклама «Боржоми». Илья решил зайти туда и купить минералки. Дома у него есть какие-то таблетки от желудка, но до дома идти метров пятьсот.

Он славно погулял. На первый взгляд. Было все, включая ванну из шампанского.

Все, кроме секса.

Илья не захотел ни одну из девочек, а он за сутки своего разгула познакомился с дюжиной. А если считать с платными барышнями, так с двумя. Но ни одна не впечатлила. Хотя любую на подиум выведи, за профессиональную модель сойдет. Приятели, что присоединялись к нему то в одном заведении, то в другом, недоумевали. Что с Илюхой не так? Уж не влюбился ли? Он отмахивался, отшучивался, а про себя повторял вопрос…

Уж не влюбился ли?

С ним случалось такое дважды. Первый еще в школе. Там было все так ярко и сложно, что, когда оборвалось, хотелось умереть. В память об этом на запястье Бердникова остался шрам. Мог бы удалить, но не стал. Решил сохранить себе в назидание. Но всегда прикрывал часами. Все его часы были массивными и на толстых ремешках.