Ольга Ракитина: Гувернантка

Дело приняло необратимый характер.

Через два дня в комнату, служившую Шумилову кабинетом, заглянула госпожа Раухвельд, домохозяйка. Вид она заговорщический.

— К Вам пришли господин, — она подала визитку, — и дама.

Визитка принадлежала Константину Хартулари. Шумилов выскочил в длинный, изгибавшийся буквой «Г» коридор и за поворотом, возле входной двери, увидел Жюжеван и адвоката. Они улыбались.

— Незваный гость хуже татарина! — засмеялся Хартулари, — Надеюсь, мы опровергли эту пословицу.

— Поскольку Вы здесь, я не спрашиваю, чем закончился суд, — ответил Шумилов.

Он представил домохозяйке своих гостей и все вчетвером расположились в большой гостиной. Хартулари извлек из принесённой корзинки пару шампанского и лукошко с клубникой. Раухвельд быстро организовала стол с самоваром и сдобой.

— У Мари начинается напряженная светская жизнь, её график расписан на месяц вперед, все её желают видеть, все хотят узнать, что же такого загадочного произошло на закрытом заседании, — со смехом заговорил Хартулари.

— Да-да, по освобождении прямо в зале суда мне стали дарить цветы, — закивала Жюжеван, — какой-то господин порывался немедля везти меня кататься в своей карете, а другой предложил выйти в залив на зафрахтованном пароходе. Я не ожидала, что за три дня стала такой популярной персоной.

Они пили шампанское и веселились. Более весомого повода для веселья, чем освобождение в зале суда, и придумать труднее.

— Расскажите, что случилось после того, как меня удалил Шидловский, — попросил Алексей Иванович.

— Я признаюсь, думал, что Шидловский умнее, — признал Хартулари, — во время переговоров судья предложил ему отозвать обвинение. В этом бы случае суд закончился уже на второй день. Но Шидловский уперся. Он не мог сказать ничего разумного, он просто трясся и твердил, что не допустит оправдания Жюжеван. Поэтому получилось ещё хуже для него же самого. Кони после перерыва опять вызвал на свидетельское место полковника Прознанского и теперь уже сам допросил его. Полковник вынужден был признать, что сам составил вопросы, которые прокурор задавал на допросах прислуге, т. е. горничной Матрёне Яковлевой и няне Алевтине Радионовой. Всем присутствующим окончательно стало ясно, что свидетельства этих маленьких, зависимых от Прознанских людей никак не могут претендовать на истинность. Они просто вызубрили то, что он них требовал полковник.

— Если бы полковник был человеком чести, он бы, наверное, должен был застрелиться прямо в зале суда, — сказала Жюжеван.

— Не будем говорить в таком тоне, — примирительно сказал Хартулари, — Второго трупа не хватало нам в этом деле! Но позорище, конечно, было великим. По большому счету, Дмитрия Павловича Прознанского следовало судить.

— Полковник был страшен, — добавила Жюжеван, — он багровел, сверлил глазами судью, у него же сабля на боку висела, я боялась, он зарубит Кони!

— После допроса полковника судья еще раз подозвал нас к себе и вторично предложил Шидловскому отказаться от обвинения, — продолжил рассказ адвокат, — Но тот как рогом уперся. Кони дал ему время подумать до следующего утра и закрыл заседание. Поэтому Мари провела в тюремной камере лишнюю ночь. На следующий день — уже в открытом режиме — последовало оглашение графологической экспертизы, долгое беспросветное мудрствование по этому вопросу. Шидловский клянчил у графолога утверждения о полной идентичности почерка Жюжеван с почерком анонимки, но так ничего и не добился. Я даже не стал допрашивать графолога, не о чем было спорить. После обеда заслушали заключительные речи обвинения и защиты.

— Вы знаете, как перевернулся Шидловский, — перебила адвоката Жюжеван, — в заключительной речи он стал утверждать, что любовные отношения между мной и Николаем «могли быть не обязательно плотскими». Вы представляете! Всё обвинительное заключение построено на тезисе об интимной связи, весь процесс Шидловский пытался доказать, что она существовала, а в заключительном слове, он сделал вид, будто ничего такого не утверждал.

Тут уже засмеялся Шумилов:

— Бедный Вадим Данилович! Стало быть, он не спал всю ночь, переписывал заключительное слово…

— И во время выступления обвинителя в зале стоял некий непочтительный гул, — заметил Хартулари, — Люди почувствовали, что на закрытом заседании произошло нечто, разрушевшее версию обвинения, но конечно, не знали, что именно и терялись в догадках.