Ольга Ракитина - Гувернантка

— Я тоже думаю, что не врала, — согласился Шумилов, — Только больше от неё никто этих показаний не услышит. Думаю, полковник Прознанский провёл со свидетелем необходимую работу и Матрёна живо все забыла.

— Я даже не сомневаюсь, что она всё забыла, — согласился Хартулари, — но сейчас речь не об этом. Получается, что смерть Николая Прознанского действительно наступила около семи часов утра, примерно за полтора часа до момента, когда это обнаружила мать покойного. Если бы яд действительно давала Жюжеван накануне вечером, то к моменту приезда Николаевского тело молодого человека было бы не только холодным, но и уже окоченевшим.

— Свидетельство Николаевского подводит нас к однозначному выводу: убийства не было. — заключил Шумилов.

— Да, да, Алексей Иванович, получается, что Николай Прознанский покончил с собой. Знаете, есть самоубийцы поневоле, так сказать. Это когда у человека просто нет другого выхода: или тяжкая неизлечимая болезнь, или безвыходная жизненная ситуация, угроза позора, потери чести, плена, наконец. А тут другое. Тут сильнейшая юношеская депрессия, вызванная ощущением одиночества и непризнанности. Да еще эта болезнь вкупе с фиаско на любовном поприще — все это сыграло роль.

— Я бы иначе сказал. Николай Прознанский — самоубийца из мести, мести близким, так сказать, — добавил Шумилов, — Но он, хитрец, он всё устроил, чтобы придать видимость, будто с ним расправилась мифическая радикальная группировка. Он и письмецо настрочил в канцелярию градоначальника загодя. Чтобы потом, когда начнется розыск, это обстоятельство подкрепило его вымысел. Он и папиросы отравил. Он рассчитывал всех запутать. Дабы папа и мама, заламывая руки, скорбели о нем! Да чтобы Верочка Пожалостина сокрушалась, ах, каким романтичным был Николай Прознанский, в какую загадочную интригу он попал, а я-то и не распознала в нём человека незаурядной судьбы! Тьфу, противно! Заварил кашу, сопляк, и теперь невиновный человек который уже месяц находится в тюрьме.

— Не думаю, что Николай Прознанский специально хотел навести подозрение на Жюжеван, просто так вышло.

— Разумеется, — согласился Шумилов, — подозрение на неё навели Дмитрий Павлович и Софья Платоновна. Полагаю, сынок был бы страшно возмущён, если бы узнал во что трансформировался его глубокомысленный замысел. Он-то думал о карбонариях, о заговорах, о ядах, о том, как высшая полиция по всем углам Империи бросится трясти политических преступников. А вместо этого папа с мамой состряпали пошлый сюжет с гувернанткой в главной роли. Ожидалась трагическая рыцарская баллада, а получилась какая-то пошлейшая песнь менестреля!

Они поговорили еще немного. Но разговор на отвлеченные темы не вязался: каждый думал о предстоящем деле. Пожимая на прощание руки, Хартулари сказал задумчиво:

— Зло часто побеждает. Но не в этот раз. Ибо нравственный закон — это не абстракция, это то, что даёт силы правому человеку быть правым.

Настало 6 ноября, день суда. С раннего утра Алексей Иванович явился на службу для завершения последних приготовлений. Накануне он лично объехал свидетелей обвинения, заявленных для представления перед судом присяжных. Все были в городе, никто не заболел, не заявил об отказе выступить в суде. Шидловский расписал очерёдность их допросов на заседаниях, благодаря чему перед жюри присяжных должна была развернуться яркая картина нравственного падения уважаемой дотоле женщины под пагубным влиянием аморальной связи и необузданной ревности. И результатом этого безудержного падения явилась трагическая гибель прекрасного молодого человека, только вступавшего в жизнь.

Уже за два часа до открытия заседания, запланированного на десять утра, перед зданием окружного суда на Литейном стала собираться толпа, жаждавшая попасть на свободные места в зале. Ожидалось, что таковых мест будет не более пятидесяти, поскольку остальные были закреплены за гостями с пригласительными билетами. В числе последних была многочисленная родня потерпевшего, представители различных столичных ведомств (зачастую не имевших никакого отношения к правосудию), а также почти три десятка корреспондентов столичных газет.

Председательствовал на процессе Анатолий Федорович Кони, сравнительно молодой юрист, сделавший в министерстве юстиции головокружительную карьеру. Даже оправдательный приговор Вере Засулич, процесс по делу которой также вел Кони, не особенно повредил ему. Министр юстиции Пален предложил Кони уйти в отставку; последний этого не сделал. Уже одно то, что председатель окружного суда — пусть и столичного! — позволял себе манкировать мнением министра, свидетельствовало о том, что Анатолий Фёдорович чувствует себя в коридорах власти весьма уверенно. Говорили, что своим крепким положением в обществе Кони обязан сенатору Таганцеву, известному юристу, лекции которого Шумилов слушал в училище правоведения. Именно через Таганцева председатель суда имел приватные выходы на высших сановников Империи, способных защитить его от дурного расположения всесильного на тот момент Палена. Кони прошел все ступени прокурорской работы, не по наслышке знал следственное производство, разбирал дела сектантов; он был известен своим ироничным образным языком и по праву признавался всеми весьма компетентным юристом.