Ольга Ракитина - Маятник

— Я лишь хочу сказать, что вам ни в коем случае не следует отрицать факт существования этого письма, — продолжил свою мысль Шумилов. — Боже упаси сказать под присягой, что такого письма не было.

— Я и не думал этого делать.

— И очень хорошо. Потому что это письмо находится у Карабчевского. Если вы солжете под присягой, это будет означать крах вашей карьеры.

Горский поднял руку к лицу, словно закрываясь. Помолчав какое-то время, он спросил:

— Вы не шутите, Алексей Иванович? Не блефуете? — и поскольку Шумилов даже не потрудился ответить на эти вопросы, Горский пролепетал: — Вы меня уж простите, что я задаю такие дурацкие вопросы…

Они некоторое время молча шагали по тропинкам между пальмами, бессмысленно нарезая круги. Наконец, Горский прервал молчание:

— Откуда это письмо у Карабчевского? Я думал, оно потерялось.

— Не волнуйтесь, Трофим Аркадьевич, на вас ни в коем случае не будет брошена тень подозрения в передаче этого документа защите, — заверил Шумилов, — тем более что вы его нам не передавали. Но в свой черёд оно, вероятно, оглашено будет. Согласитесь: налицо факт давления прокуратуры на судебных медиков. Я вас по-доброму предостерегаю: не идите на поводу следователя, не покупайтесь на его сладкоречивые обещания, помните о собственной чести. Я сам выходец с Дона и потому приведу вам казацкое присловие: можно потерять жизнь, но не должно терять совесть.

— Да, да, вы правы. Это было бы ужасно. Я и сам об этом думал, когда получил письмо следователя Сакса. Признаюсь, я был чрезвычайно смущен. Мне никогда не доводилось прежде сталкиваться с таким предельно откровенным… пренебрежением ко мне как к специалисту.

Шумилов понял, что доктор до сего момента пребывал в состоянии тревожного раздумья. Он колебался, боясь совершить серьезный промах. С одной стороны, совесть доктора и просто порядочного человека велела ему не поддаваться давлению прокуратуры, с другой — будучи маленькой сошкой громадной и сложной системы столичного правопорядка, он очень не хотел наживать могущественного врага в лице представителя вышестоящей инстанции. Теперь же колебания доктора закончились — обстоятельства приняли решение за него, и осталось только подчиниться.

За два дня до начала заседания Алексей Иванович получил билет-приглашение на слушания. Вообще открытые судебные процессы по громким уголовным делам собирали массу желающих попасть в зал заседаний, но это удавалось далеко не всякому. Распределением посадочных мест в зале занимался председательствующий на процессе судья.

Обычно по пять мест выделялись представителям правительствующего сената, Министерства юстиции, Штабу Корпуса жандармов, а также Министерству внутренних дел. Не менее трех билетов запрашивало Министерство двора. Определенное количество мест оставлялось для командированных на процесс представителей прессы. На процесс по делу об убийстве Сарры Беккер было направлено более шестидесяти журналистов, это был рекорд того времени! Разумеется, допуск на процесс получали все близкие родственники потерпевшего и подсудимых, изъявившие желание наблюдать за ходом судебных слушаний. Также существовала так называемая «прокурорская и адвокатская бронь», размер которой варьировался от величины зала, отведенного под процесс. В свободную раздачу всем желающим направлялось сравнительно небольшое число посадочных билетов, никак не более сотни. Между тем некоторые громкие процессы собирали в Санкт-Петербурге такие толпы жаждущих попасть в зал суда, что перед ними меркли самые фантастические театральные аншлаги.

Судьей был определен председатель столичного суда А. М. Кузьминский, обвинение поддерживал товарищ окружного прокурора И. Ф. Дыновский. Поверенным гражданского истца от имени Ильи Беккера, вчинившего Мироновичу иск на 5 000 рублей, был присяжный поверенный Н. М. Соколовский.

Оправдались худшие предположения Карабчевского: в одном процессе сводились сразу трое обвиняемых, не объединенных до преступления в единую банду. Сторона обвинения исходила из того, что заявление Екатерины Семёновой о ее непричастности к убийству Сарры Беккер полностью соответствовало действительности, прочие утверждения Семёновой игнорировались. Поэтому Миронович обвинялся в убийстве, Семёнова — в не предотвращении убийства, а Безак — в недонесении об убийстве. Помимо этого, Семенова и Безак обвинялись в кражах и укрывательстве краденого. Последний довесок представлялся весьма странным, поскольку получение вещей из кассы Мироновича в качестве платы за молчание юридически некорректно было считать кражей.