Ольга Ракитина - Маятник

«Экий странный зигзаг», — подумал Алексей Иванович. Ни в какое благородство душевных порывов Семёновой он, разумеется, не поверил. Но и объяснить этот странный с позиций здравого смысла финт тоже не мог. Хотя при чем тут здравый смысл? Может, все гораздо проще и циничнее? Никакого смысла, никакого рассудка, одни голые инстинкты? Может, просто убедилась, что обещания Безака в вечной любви, переданные ей за решетку, — сплошное надувательство? А раз так — можно и самой в тюрьму, и его наказать? Но вот что будет делать следствие? Куда пойдет дальше господин Сакс? Ведь неглупый, в общем-то, человек, должен уже понять, с кем имеет дело. Оценивая данные и против Мироновича, и против Семеновой, неужели он не сможет подняться над личными амбициями? Зада-ачка…

Время шло своим чередом. Наступил март, потом апрель. Дело об убийстве Сарры Беккер как бы замерло. Казалось, ничего нового с персонажами этой драмы уже не могло произойти. Семенова попала вторично в тюремный лазарет с двусторонним воспалением легких. После нескорого излечения ее вернули в камеру. Следователь Сакс шлифовал формулировки обвинительного заключения, стараясь придать им чеканную строгость евклидовых постулатов.

Попутно он был озабочен приисканием специалиста, способного дать в суде экспертное заключение по протоколу вскрытия тела погибшей девочки. Решение этого деликатного вопроса никак не могло быть пущено на самотек, выводы судебно-медицинского эксперта могли стать одним из кульминационных моментов всего судебного следствия. Столичные газеты упоминали о «деле Мироновича» как-то вяло, без прежнего ажиотажа и истерии; весной их внимание переместилось на свежие происшествия, которых немало приключалось в столице Российской империи.

И вдруг девятнадцатого апреля Алексей Иванович Шумилов увидел в «Санкт-Петербургских ведомостях» броский заголовок: «Новый поворот в загадочном деле Мироновича». В статье сообщалось, что после ознакомления с материалами досудебного расследования Е. Н. Семёнова вторично отказалась от всех своих первоначальных показаний. То есть отказалась от прежнего отказа…

После того как Семенова вторично дезавуировала собственные показания, на точности и правдивости которых перед тем категорически настаивала, следователь Сакс догадался направить её на психиатрическую экспертизу. Сделать это надо было, разумеется, месяцами тремя-четырьмя ранее. Эксперты — представители различных столичных медицинских учреждений соответствующего профиля, в один голос отметили её несомненную лживость, любовь к притворству в любом виде, в том числе и немотивированному, а также истеричность. Кроме того, специалисты признали эмоциональную холодность обследуемой и ее прекрасную память. Понятие «эмоциональная холодность» использовалось для описания полнейшего равнодушия к окружающим, и для правосудия было важно тем, что исключало аффектацию как объяснение для немотивированной жестокости, направленной на ребёнка. Эмоциональная холодность отнюдь не противоречила истеричности Семёновой, если первая черта характеризовала ее восприятие окружающего, то вторая объясняла повышенную чувствительность ко всему, связанному лично с обвиняемой.

Психиатры признавали полную вменяемость Екатерины Семеновой, утверждали, что в момент совершения преступления она находилась в здравом уме и рассудке, была способна отдавать отчет в своих действиях и контролировать их. Это заключение экспертизы делало обвиняемую подсудной. На последних официальных допросах 11 и 23 мая 1884-го года Семёнова ещё раз твердо отказалась от своего повинного заявления и всех признаний, сделанных прошлой осенью.

Окончательная версия событий в её изложении сводилась теперь к следующему: убийство Сарры Беккер было совершено Иваном Мироновичем по неизвестной ей причине. Сама она, став невольной свидетельницей преступления, получила от него за своё молчание деньги и некоторые ценные вещи, которые Миронович своими руками извлек из застекленной витрины. В дальнейшем эти вещи Семенова якобы передала Безаку, не объясняя их происхождение.

Миронович, Семенова и Безак должны были предстать перед судом с участием присяжных заседателей. Заслушивание трех дел на одном процессе объективно было на руку обвинению, потому что при любом исходе слушаний, даже самом неблагоприятном для обвинения, кто-то из этой троицы, скорее всего, был бы осужден. Адвокатам, дабы отвести обвинение от своего подзащитного, вольно или невольно пришлось бы прибегнуть к тактике разделения защиты, следствием которой явилась бы необходимость «топить» другого обвиняемого, помогая тем самым прокурору.