Игорь Олен - Русология. Хроники Квашниных

– Много вдруг , – возражал я. – Будет одно вдруг . Всех вдруг не будет. Если сломаемся – то не будем там. Стало быть, ни при чём твои стёкла . Если же стёкла – стало быть, добрались-таки. Обострение если… Хватит. В общем, мы едем, сын?

Тот кивнул.

На отце след бессонницы; он не спал после мыслей об участи Квашниных. Иссохший и с длинным волосом, висшим прямо, влажно причёсанный, он казался пророком, шедшим на плаху. С комнаты брата слышалось о войне в Чечне и в Ираке и в Югославии… Вновь в Европе война, и НАТО… Впрочем, не в НАТО суть, а в Чечне… и не в ней даже, нет… Нет вовсе. Там не Чечню бомбят, а меня… Не случаем я услышал? Это – бегущему? Не сбегу, намекается? Облегчение минуло, чувство страха всплыло.

– Я Антон Палыч Чехов, пап! – засмеялся сын.

Мы пустились в одиннадцать; прогремели разбитою улицей к Симферопольскому, – не к новому, что теперь магистраль «М-2», а к былому, что, пройдя Климовск, город оружия, выбралось до безвестных углéшень, бродей и змеевок, столь отрадных мне, и текло меж изб деревянных, ставленных лет за семьдесят прежде. Изредка, демонстрируя элегантный снобизм и стили, виделись дачи, все сплошь кирпичные, под цветастыми кровлями, с непременными башнями, евроокнами и аркадами, колоннадами и другими изысками, за которыми чуялись прагматичные меркантильные дни с поклонами калькуляторам и сердечными стрессами. Не скажу, что за этими евростенами страсти мелки, – наоборот, сильны, и весьма порой; только мне они чужды. Мне милей домики с их надворными курами и копёнками сена, с запахом хлева, с громкими лайками, с кружевами наличников – коренной уклад части русского племени, не считавшей грязь лихом. Но не от мелкости их простая, скудная, по стандартам теперешних взглядов, жизнь. Здесь донное, сокровенное чувство мира; ибо им вдосталь в марте капели, в мае – безумия соловьёв, а зимами – греться печкой, радуясь тихой заштатной доле.

Это неразвитость? Установлено, что наш мозг заблокирован; весь завал ума – в трёх процентиках у ворот 97-ми закрытых. Вдруг сие значит, что мыслить вредно: много не думай, мол, – и инстинкт возвратит эдем, кой пока большинству равен пьянкам, праздности, пялеву. Сила скрытых процентов спящего мозга так переделает наши ценности, что «зло» станет «добром», сгинут муки и боль и зажгутся райские зори…

Зря эти «мы», «нам», «наши», мне вдруг подумалось, эти прятушки во всемассовость, в плюрализм и в толпу – чтоб пребыть, как все , в логике, что во мне метастазы вьёт, и чтоб скрыть, что болезнь моя и судьба не сложилась именно оттого что я выродок, не как все .

Вот чем был мне пейзаж вокруг – в пику тем, что вторгаются из Москвы, проститни по нью-йоркским нормам. Глобализация? Нет уж! Будут, кто сбережёт места, от каких, если «мир сей» закончится, прянет новое. Может, рай будет в том, чтоб под новою кожей спать просто в яме без всяких смыслов? Ибо всё лживо, и до того дошло, что фальшь там теперь, где нет признаков людскости. Вправду: чтó есть материя, если смысл вездесущ?

Зря, стало быть, окрестил я «безвестными» очаги вероятных открытий. Всюду, заведомо, народятся мессии, как уже было, вспомнить Гомера, если и тысячи лет спустя города и селения спорят, кто из них родина неких истин, прежде презренных, а нынче модных. О, до всего дойдёт новизну родить! Вспрянет гений в жалких селениях!

…Из известных встретились Мóлоди. Я лет пять ездил мимо, дабы связать их с тем самым местом, где была сеча в ряд Куликовской (битва при Мóлодях, век шестнадцатый): «гуляй-город» сдерживал крымцев, чтоб Воротынский прибыл с подмогой и хан бежал-таки… Родовые видения поднялись во мне; я внимал муэдзину, и угнетал меня ток страстей и дум расы, насланной сжить Русь су свету.

Я свернул на «М-2». Поспешать пора, хоть я склонен был медлить; время за полдень, стелется март в снегах, сам я болен, спутник мой мал (пять лет), путь наш долог и – что найдём в конце?

Магистраль «М-2» сдали в восьмидесятых… то есть прогон её, километров сто семьдесят. Начиналась при Брежневе, Генеральном и прочая, и, как средство сближения Центра с Крымом, также с Кавказом и Закавказьем (далее с Турцией, очевидно), шла в Симферополь. Горки сносились, ямы ровнялись, чащи рубились, сёла сметались. Строили трассу и при Черненко, и при Андропове с Горбачёвым, новых кремлёвцах. А в девяностых стройку свернули, чтоб гладь и ширь её слить с колдобинной и стенозной прежнею «Симферопольской», где конец мечтам прокатить к югу быстро. Но самоё «М-2» – суетлива, бойка, угарна. Нет близ селений, нет духа вечности. «М-2» создана для наживы, гонок за прибылью, для развоза какой-нибудь ненасытной мошны и опта. «М-2» – для трейлеров, приносящихся из-за южных границ с лимонами и дурным ширпотребом и убывающих с грузом нефти, леса и газа либо металла. «М-2» – курортная: начиная с июня, Центр в иномарках, с автоприцепами и без них, сквозь дожди и сквозь зависть мчит к Черноморью: так из Нью-Йорка в тропики Флóриды мчит в США публика. «М-2», в том числе, провезёт к Даргомыжскому, Казакову, Поленову, Льву Толстому и Фету и им подобным. «М-2» – история, но навыворот: как по ней к нам тёк враг-степняк – так и русского повернуло вскорости в степи. «М-2» для тех, к тому ж, кто спешит по иным делам, вот как я сейчас.