Андрей Куц - Хроники частного сыска

– Да кто? Что поздненько?

Пётр сделал пару глотков из глиняной кружки:

– Здесь лазит призрак. Призрак пропавшего человека, – сказал он и хитро прищурился, наблюдая за произведённым эффектом.

– Да ну!? – Оба слушателя одинаково сморщились, показывая недоверие, но подались вперёд от любопытства, превозмогшего гордыню.

– Точно. Спросите, у кого хотите, все знают. Это место многие стали обходить стороной. А другие наоборот, потому что это их приманивает, всё равно, что к тухлой сливе мух. Только некоторые говорят, что это вовсе не призрак, а живой ещё человек, – вкрадчиво сообщил Пётр.

– Как это «ещё»? – Михей от удивления вскинул свои пыльные брови.

– Вот так вот. Живой! – Пётр поставил на стол кружку и крепко облапил её – для дополнительного приятного сугреву: как-никак за окошком был конец ноября, и с вечернего неба лениво падали мелкие жёсткие снежинки. – И ходит-шастает туда-сюда, туда-сюда, и всякий, кто с ним столкнётся, погиб! А если целёхонек уйдёт, то уж головой повредится непре-менно . Так что, – он приподнял плечи, – неизвестно, что лучше.

– Ну уж, скажешь тоже. Жить – оно всегда лучше, – парировал Михей и с уверенностью выпрямился, опершись на стол.

– Жить. Ха! – Пётр возликовал. – А как жить? Если бы ещё с ума сойти – это пустяки. Ты, может, и помнить себя не будешь, не станешь воспринимать себя – тебе и ладно. А если всё понимаешь, а ничего против того, что с тобой происходит, поделать не можешь, а? Тогда как? Вот не хочешь посреди улицы срамоту показывать, а показываешь.

– Как это? – Михей осел телом и расслабил руки, которые он только что уверенно упёр в стол – и удерживали они его в непоколебимой величественной позе, как два толстых каната мраморную стелу перед её окончательным закреплением на городской площади.

– Это я так – для красного словца, чтобы было понятнее. Не о срамоте речь, а о муках душевных, которые приходят от мыслей мудрых, но тягостных. Правда… от мудрости происходит успокоение, внутреннее сосредоточение и смиренное созерцание всего сущего… И то хорошо, правда?

– Ну… да… – Михей глянул на официанта, принёсшего часть сделанного ими заказа.

– То-то и оно, – сказал Пётр.

Новенькие переглянулись, неуловимо дёрнули плечами, состроили рожи, мол, что-то мужичок-бодрячок, кажись, немного того. Чтобы уйти от неприятных подозрений, а заодно не провоцировать Петра откровенным, но вежливым уклонением от его философских отступлений, которые угрожали испортить им аппетит своей серьёзность, они склонились над кушаньем, предавшись пиршеству вкуса и вместе с тем примитивному утолению голода. Этим, как им показалось, они в полной мере дали понять рассказчику, что им более не до живого разговора, и ему лучше не усердствовать – они заняты, они едят.

Они сидели возле окна, забранного решёткой из чёрной толстой арматуры – с пасмурного неба, лениво кружась, опускались снежинки, проносились машины, белело припорошённое поле и чернел далёкий жиденький лес.

– Спасибо, Ларисушка-голубушка, – сказал Михей женщине, принёсшей последнюю часть сделанного ими заказа. – Давненько я у вас не был. Ой, давненько! Не забыла, поди, Михея, а, Лариса?

– Не забыла, – ответила та уставшим голосом и вздохнула. – Как можно… Я всегда тебя помню. Ты – одно сплошное загляденье, а не мужчина.

– Эх, если бы не твой муж… ох! – Михей нацелился обхватить женщину за бёдра – затрясся, будто бы от вожделения и предвкушая упоение от её форм. Но… только сделал вид – пошутил.

– Ой, Михей-Михей, как я погляжу, ты всё такой же, – отозвалась Лариса, искренне улыбнувшись и качая головой – якобы сокрушалась.

– А-ах! – выдохнул Михей вслед уходящей женщине. – Что за женщина! Аппетитная штучка-дрючка! Рррр-ам! – Та всё слышала, и в ответ вильнула задом, над которым белел цветочек из завязок ажурного фартучка.

В ресторанном зале «Кольчуги», в которой имелось с десяток комнат для ночлега проезжего люда, было тепло, пахло дымком, готовящимися шашлыками и курочками – прямо за стойкой бара помещался высоко поднятый над полом камелёк, где фырчало маринованное мясо, и там же, но в углу, был гриль, на его решётках меланхолично кружились куры, исходя обильным соком от набираемого румянца на своих боках. Камелёк был сквозной, и через него бармен часто переговаривался с человеком в белом, – судя по всему, с поваром, который был и хозяином заведения, и мужем Ларисы, и занимался приготовлением необременительных, скромных кушаний – преимущественно свежие салаты из овощей и зелени, а также простые закуски, бутерброды, бифштекс, несложные десерты с фруктами и мороженым. Пахло картошкой, фырчащей во фритюре.