Татьяна Устинова - От первого до последнего слова

– Что – но?

– По Первому каналу программа вышла про покойного Грицука. Все вроде бы ничего, но из программы выходит, что он по нашей вине скончался. И во вчерашнем «Комсомольце» огромный разворот на эту же тему. Называется «Дело врачей».

Долгов остановился посреди длинного больничного коридора.

– Дело врачей?

– Да вот так, Дмитрий Евгеньевич! Ни больше ни меньше. Но в газете-то вообще все в одну кучу свалили – и льготников, и пенсионеров, и страховую медицину, и врачебные ошибки… Ну, и нас, конечно, не забыли.

– Нас, Мария Георгиевна?

– Вас, Дмитрий Евгеньевич. Вас и больницу. Терентьев вчера с утра как прочитал, так ему… плохо стало. Капельницу ставили.

Долгов помолчал. В голове у него вдруг зашумело, как будто он залпом принял стакан водки.

– Так скверно?

– Хуже не придумаешь, Дмитрий Евгеньевич. Вы бы позвонили Василию Петровичу. Или, может, съездили. Он очень расстроен. Да и вас, как на грех, все эти дни в стране не было, а звонить он не велел…

– Я понял, – сказал Долгов. – Спасибо. А как программа называлась, которую по телевизору показывали?

– Да я понятия не имею, как они называются, программы эти! Знаю, что Краснова ведет. Татьяна Краснова, красивая такая деваха, смуглая и с большим бюстом. Да вы вспомните, если увидите!

Долгов согласился, что непременно вспомнит, словно это имело хоть какое-нибудь значение, и они попрощались.

Итак, телевизионщики, статья в газете с миллионным тиражом под названием «Дело врачей», главный под капельницей, а сам Долгов докладывает в Берлине.

Лучше не придумаешь.

Какая-то из дежурных врачих, кажется, из терапии, попалась ему по дороге и посмотрела не так, как всегда, а «со значением». Или даже с осуждением. Дмитрий Евгеньевич поздоровался, как обычно, она кивнула и тут же свернула куда-то в сторону лаборатории переливания крови, и Долгов подумал, что она не просто свернула, а потому что боялась, что он с ней заговорит.

Что за глупости лезут ему в голову!..

Сейчас он дойдет до своего кабинетика, позвонит Косте Хромову, найдет в Интернете этот самый вчерашний «Комсомолец», прочитает там про врачей-убийц.

В главной роли врача-убийцы выступает он, Дмитрий Евгеньевич Долгов.

Впрочем, в последнее время стало очень модным сердиться на врачей, подавать на них в суд и обвинять их во всех смертных грехах. Но как будто смертных было недостаточно, журналисты и общественность выдумывали еще дополнительные грехи – халатность, непрофессионализм, черствое отношение.

Вот это самое «черствое отношение» Долгов ненавидел. Из того, что «черствое» – это плохо, следовало, что «мягкое», должно быть, хорошо. Он никогда не понимал, какими именно в таком случае должны быть отношения врача и пациента?! Врач должен целовать пациента при каждой встрече?! Осведомляться о здоровье его батюшки?! Спрашивать, как дела на даче и воздвигнут ли уже погреб на заднем дворе?! Быть может, они должны разгадывать вместе кроссворды и так, между делом, решать некие медицинские проблемы, с которыми, собственно, пациент и пришел?!

Долгов, проработав в медицине полтора десятилетия, точно знал, что никакого панибратства и поцелуев между врачом и пациентом в принципе быть не может! То есть не может быть, и точка. Когда человек напуган, когда ему больно, страшно и он уже приготовился отправляться на тот свет – а люди склонны драматизировать и преувеличивать свои поблемы! – ему нужен не собеседник и не исповедник, а руководитель.

Некто, кто скажет: все будет так-то и так-то. Не в том смысле, что ты будешь жить вечно и здоровье твое вне опасности, а в том смысле, что вот в эту минуту мы начинаем жить по другим правилам. И только врач знает, по каким именно. Он может быть жестким, неприятным, не слишком добрым, но в данный момент именно врач – единственный, кто знает, что можно сделать. Как помочь. Как спасти. Как избавиться от страха.

Долгов никогда не сентиментальничал с больными, и не панибратствовал никогда, и по именам их частенько не знал, только по фамилии, занесенной в историю болезни!.. Но если ночью звонили из больницы, он вскакивал и мчался спасать и утром не мог вспомнить, как звали этого самого больного – кажется, Николай Иванович. А может быть, напротив, Федор Владимирович.

Должно быть, это были как раз «черствые отношения», осуждавшиеся прессой и общественностью, но как сделать их «мягкими», Долгов не знал. Ему вечно было некогда, он все время спешил, метался между больницами, делал по три операции в день, все время чему-то учился и «участвовать в жизни больного» решительно не мог.