Елена Арсеньева - Имидж старой девы

– Прекрасные цветы, мадам! – сказал он, целуя руку госпоже и не позволяя ей сделать перед ним реверанс. Желая удержать от поклона, он поднял ее и несколько мгновений держал в своих объятиях. – Прекрасные цветы и прекрасная дама… Вы и сами похожи на цветок.

– Фиалки – мои любимые цветы, – с ловкостью истинной кокетки ускользнула от комплимента Жозефина.

– Удивительно, насколько они подходят к вашему облику, – с ловкостью истинного кавалера настаивал Александр.

Разговор этот может показаться незначащим, если бы мы, свидетели их встречи, не видели, как пылко переговариваются карие и голубые глаза!

– Фиалки всегда приносили мне удачу, – улыбнулась Жозефина. – Они – мой счастливый талисман. Вы, конечно, этого не знаете, но во время революционного террора я была заключена в тюрьму…

– Я, конечно , это знаю, – мягко перебил ее император. – Вас арестовали весной 1794 года и поместили в тюрьму Ле-Карм.

– О, это было страшное место! – воскликнула Жозефина, и озноб воспоминаний пробежал по ее плечам и груди, заставив их маняще всколыхнуться. – В начале террора в него заключили сто пятьдесят священников – их растерзали заживо. Все там было, чудилось, пропитано кровью! Призрак близкой смерти не отступал от нас. Каждое утро тюремщик выкликал имена тех, кому следовало отправиться в революционный трибунал. Фактически это означало – на эшафот. Иногда рядом с ним, сосредоточенно держась за полу его мундира, стояла маленькая девочка – его дочь. Видеть это ангельское дитя в пристанище отчаяния было страшно – страшнее, быть может, чем услышать свое имя, выкрикнутое ее отцом. Это были два ангела смерти. Нашей смерти! Однажды пришел черед моего мужа, Александра Богарнэ. Я была уверена, что завтра пробьет и мой час. И что же случилось завтра?! Девочка вдруг отошла от отца, подбежала к решетке, за которой толпились мы, несчастные жертвы, и поманила меня рукой. Я подошла. Несколько мгновений она с умилением гладила мое платье, повторяя: «Красивая, какая ты красивая!» – а потом вдруг вынула из-под косыночки букет фиалок и подала мне.

– Красивая, какая ты красивая… – повторил император, словно в забытьи, не в силах оторвать глаз от Мадам. Потом, точно спохватившись, воскликнул: – Какая невероятная история! И что же было дальше?

– Я восприняла этот невинный дар как знак свыше. В моем сердце ожила надежда. И не зря – мое имя так и не было произнесено ангелом смерти. А вскоре произошел и переворот 9 термидора, когда якобинцы поднялись против своих же сообщников и казнили их на тех же эшафотах, где по воле безумного, кровавого Робеспьера летели в корзины отрубленные головы невинных.

– И тогда фиалка стала вашим любимым цветком? – ласково улыбнулся император.

– Да, это так. И с тех пор, если мне хотелось подать какому-нибудь отчаявшемуся знак надежды, я посылала ему фиалки, – ответила Мадам.

– Расскажите же какой-нибудь случай, – произнес император, которому, по всему было видно, доставляло несказанное удовольствие не только смотреть на Мадам, но и слушать ее чувственный, обворожительный голос.

– Вы, конечно, знаете, ваше величество, что несчастный дофин [15]томился в заключении в Тампле… – начала Жозефина, и в ту минуту князь Беневентский…

Кстати, я, кажется, забыла упомянуть, что в составе свиты Александра к нам явился и Талейран. А впрочем, нет, это я неточно выразилась. Он находился не в составе свиты – он изображал как бы друга дома, который рекомендует хозяйке своего ближайшего приятеля. В данном случае русского императора. Этак запросто…

Настолько запросто, что позволил себе перебить хозяйку дома, когда она беседовала с гостем!

Впрочем, причина выглядела совершенно невинной: вдали на аллее показалась принцесса Гортензия с детьми, и Талейран обратил на них всеобщее внимание.

Но как обратил!

– Мадам, я вижу вашу дочь и внуков! – провозгласил он радостно.

Только та школа, которую прошла Мадам в течение последних лет, научившись скрывать боль своего надорванного сердца от досужих глаз, помогла ей не побледнеть от испытанного унижения.

О, я не хочу сказать ничего дурного. Мадам обожает Гортензию и ее малышей, но услышать такой грубый намек на ее возраст в ту минуту, когда она чувствует себя всего лишь красивой женщиной, которая общается с обворожительным мужчиной…

Это было бестактно. Это было жестоко. Более того – это было рассчитанно бестактно и жестоко!

Взоры всех устремились на прекрасную группу – молодую женщину с прелестными детьми. Одна я, кажется, уловила мгновенный обмен взглядами между Жозефиной и князем Беневентским. В его глазах крылась угроза. Она же смотрела с ненавистью и вызовом.