Елена Арсеньева - Имидж старой девы

– Избавившись от шантажистки? – глупо повторяю я.

– Совершенно верно.

– То есть от…

– Да-да. От вас.

Я хлопаю глазами, потом поднимаюсь и, не говоря ни слова, пробираюсь к выходу. На мое место сразу устремляются как минимум трое. Выхожу из дверей, и тут снова слышу над ухом знакомый шепоток:

– Мой клиент будет у меня завтра в это же время. Сразу после полудня. Сегодня или завтра в первой половине дня, когда вам удобно, вы можете прийти ко мне и вернуть вещи моего клиента. Если угодно, можете предварительно позвонить. Надеюсь на ваше благоразумие. Жду вас. Оревуар, бель демуазель!

Да пошел ты со своими демуазелями!

Я лечу через дорогу к подъезду, с трудом вспоминаю код, но про лифт забываю и одним махом форсирую четыре этажа. Я в такой ярости, что, только открыв дверь в квартиру и увидев Маришку с Лизонькой на руках, вспоминаю, что забыла и про багет, и про «Браунис». Так что, по милости этого пожирателя помойного мусора, мы остались без сладкого к обеду! Как две наказанные девочки!

Что характерно, наказанные без всякой провинности.

Судя по табличке на кармане халата, дежурного врача – рыжего, волосатого и добродушного увальня – зовут Сергей Иванович Ромулик. Табличка была новенькая, блестящая, ламинированная, а халат старый, застиранный. Сейчас таких и не носят – у врачей все больше зеленоватые робы. Но в этой окраинной больничке, похоже, не скоро еще переоденутся – не раньше чем сменят линолеум, от которого остались только разрозненные островки на облезлом полу, или заново выкрасят окна с хлопьями старой краски на потрескавшихся рамах. В ординаторской, где Бергер разговаривал с Ромуликом, беспрестанно раздавалось какое-то шуршанье и попискиванье из шкафа, в котором хранились истории болезней. Вполне возможно, это были мыши. Ну, о тараканах, которые задумчиво зависали то на стенах, то на потолке, просто не стоит упоминать. Это было жуткое, трудно вообразимое место, с холодными батареями, щелястыми окнами, из которых немилосердно дуло. Какое-то КПЗ, а не учреждение, где, теоретически, должны людей лечить!

Никакого понятия об отделениях – хирургии, терапии, ну, там, урологии, что ли, здесь не было: в палатах лежали со всеми хворями подряд; правда, мужские палаты находились на одном этаже, женские – на другом. Спасибо и на том!

Впрочем, для бомжеватых больных с переломанными конечностями, обострениями застарелых язв и «профессиональными» пневмониями это было роскошное место, что-то вроде санатория. Вид у них был всем довольный, безропотный, даже какой-то благостный. Возмущался условиями только раненый Салтанов – тот самый, подстреленный проститутками. Доктор Ромулик доверительно сообщил Бергеру, что с удовольствием избавился бы от скандального пациента и, пользуясь своими связями, перевел бы его в другую больницу, однако – тут он скромно опустил свои очень зеленые, очень яркие, хоть и немало заплывшие глазки – это платная услуга. А поскольку Салтанова не только подстрелили, но и обчистили, ему платить нечем и приходится всецело зависеть от милосердия именно этого лечебного заведения.

– Странно, почему же он не сообщит каким-нибудь своим знакомым, родственникам о том, в какое положение попал? – удивился Бергер.

– Да он же не местный, – пояснил Ромулик. – Прописка у него краснодарская, а вообще откуда он – черт его знает. Может, родни и нет, а что до друзей – у таких ведь не друзья, а подельники. Выйдет на них – и заложит невзначай. Небось не похвалят! Вот и приходится терпеть. Ну ничего, на нем все как на собаке заживает, – сообщил добрый доктор с явным сожалением. – Недели через две сможем выписать. Пускай на зоне долечивается, экспортер поганый!

Бергер задумчиво поглядел на доктора. Нет, его не удивило озлобление последнего – род деятельности Салтанова был уже всем известен, и это не добавило ему ни популярности среди однопалатников (так и хочется сказать – сокамерников!), ни сочувствия медперсонала. Настораживало другое. Свое недоумение, хорошенько подумав, Бергер облачил в форму следующего вопроса:

– Но если вы готовы выписать человека с недолеченными огнестрельными ранениями, почему до сих пор держите человека, у которого нет ничего, кроме синяков? Я имею в виду того парня, которого нашли на рельсах.

Зеленые глаза Ромулика как-то вдруг выцвели и стали туповато-серыми.

– Так ведь у него амнезия! – внушительно проговорил доктор. – Я не могу выгнать на улицу человека, который ничего не помнит, даже как его зовут.