Елена Арсеньева - Имидж старой девы

«Ничего не понимаю! – сердито пыхтела я в рукав куртки, которым прикрывала лицо. – Или Морис что-то перепутал? Где же антиквариат? Где ценности минувших эпох? Где Мекка коллекционеров всего мира? Это какой-то гипертрофированный Алексеевский рынок, телепортированный из Нижнего Новгорода и умноженный на пятьсот, а то и на тысячу, только и всего! А холодина какая!»

Вспомнилась иллюстрация из книги карикатур Бидструпа [11]: около забора несколько причудливо одетых людей развели костер и греют руки, поодаль навалены зеркала, картины, какие-то кресла в стиле ампир или рококо, сроду мне их не различить, а еще стоят корзинки со щенками и котятами, с попугаями и морскими свинками. Я эту картинку еще в детстве видела, у тетушки Элинор. Дословно не помню, что там было написано, но смысл состоял в том, что на Блошином рынке весь товар с блохами, от собак до антикварных кресел. Больше всего меня, впрочем, тогда поразил костер. Я сочла его художественным преувеличением. Париж представлялся мне южным городом, жарким, чуть ли не субтропиками. А сейчас я думаю, что было бы очень недурно развести костерчик из половины навезенного сюда барахла. Сколько народу могло бы согреться! Ведь и в самом деле кругом – сущее барахло.

Не могу больше видеть это убожество и пытаюсь найти пути к бегству. Сзади и спереди – всюду однообразная людская масса. А это что? На заборе висит загадочная вывеска «Marché aux Vernaison». Марше-о-Вернэзон? Ну так и марше́ туда, это всяко лучше, чем барахолка. Под вывеской открытая калиточка… Улучив момент, когда прерывается встречный поток, ныряю в первый попавшийся просвет между выставкой линялых джинсов и грубых, словно кандалы, кроссовок, влетаю в калиточку – и оказываюсь совсем в другом мире.

Множество простеньких одноэтажных домишек, увитых плющом и диким виноградом, образуют узкие улочки. В домишках окон нет, но все двери распахнуты настежь, и можно увидеть их роскошную обстановку. Роскошную, но странную… Например, в одном доме бесчисленное количество люстр. В другом – кресел и изящных столиков для ламп. В третьем – этих самых ламп несчетно, все в шелковых абажурах, с воланами и бахромой, с оборочками, кружевами, металлическими и стеклянными висюльками, в лентах, бантах и бантиках, ножки у них бронзовые, фарфоровые, круглые, овальные, просто столбики и какие-то безумные фигуры, и даже многофигурные любовные сцены… А вот домик, от пола до потолка заваленный коврами. А вот сплошные каменные статуи, причем все какие-то греко-римские легионеры, а может, императоры, кто их разберет. Их торсы, бюсты, отдельно взятые головы… Мамаево побоище! А здесь – этажерки и ширмы, а также этажерочки и ширмочки. Там – оконные рамы, ставни, двери, части каменных и деревянных оград. Здесь – россыпи стеклянных украшений. Там – залежи старинного шитья, столового белья, блузок ручной вышивки…

«Так ведь это я на Блошином рынке! Я попала-таки на него!» – доезжает до меня наконец, и начинается блужданье по улицам этого города чудес. Домишки – вовсе не домишки, а что-то типа гаражей или даже фургонов, снятых с колес и поставленных на землю. Это лавки антикваров! Некоторые, конечно, язык не поворачивается назвать иначе как лавками старьевщиков… А впрочем, что такое антиквар, как не продавец всякого старья? Но слово «древность» звучит куда как благозвучней!

Сначала я останавливаюсь около каждой лавки, рассматриваю все досконально, млея от восторга… но уже совсем скоро просто брожу бесцельно с улицы на улицу, потому что здесь, как в музее, мгновенно устаешь и теряешь всякое соображение. Ни взгляд, ни разум уже не воспринимает изобилия окружающей красоты, но оторваться от нее невозможно. В отличие от выхолощенной музейной роскоши, сокровища Блошиного рынка одушевлены, в них живет неумирающий дух прошлого, ведь с каждой вещью была связана чья-то жизнь, и аромат этих угасших жизней так и реет над рынком, словно шелестящий, шелковый запах иммортелей, различимый лишь самым тонким чутьем…

Иммортели, между прочим, это то же, что бессмертники. Но какое слово! Фантастика, что за слово! Жуть и очарование.

Вот в этой смеси несочетаемых состояний я и пребываю, пока брожу по Марше-о-Вернэзон. Оказывается, это только один из рынков, составляющих весь огромный Марше-о-Пюс. Еще я видела Marché aux Dauphine, Марше-о-Дофин, но он мне не понравился, там все как-то по-музейному выхолощено. Интересны только книжные развалы и россыпи гравюр и рисунков, но скоро я снова возвращаюсь на очаровательный Марше-о-Вернэзон и брожу по нему среди множества посетителей. Все движутся медленно, нога за ногу, у всех осоловелые глаза и отрешенное выражение лица. Наверное, и я выгляжу так же, сумасшедше-сомнамбулически.