Елена Арсеньева - Повелитель разбитых сердец

На сей раз у меня гораздо больше времени между рейсами, аж два часа, и я вполне могла бы схватить такси и смотаться в город, посмотреть, что это за Франкфурт и что это за Майн. Однако я никуда не еду. Не потому, что боюсь опоздать или денег жалко (и евро, и доллары у меня, кстати, еще остались), – нет. Просто ничего не хочется. Вот и сижу я в уголке шумного кафе под названием «Weise Rabe» [48]. Не представляю, что сие означает, я не понимаю по-немецки, но на вывеске нарисована очень важная ворона, так что, наверное, название каким-то образом связано с ней. Сижу, стало быть, бездумно смотрю на посетителей, слушаю немецко-английско-французские объявления о прибытии и отбытии рейсов, клюю носом (ночь я практически не спала, так боялась проспать – у меня мания недоверия к будильникам) и втихомолку браню нижегородское представительство компании Люфтганза.

Нет, ну что такое, в самом деле! Зачем они дали мне билет на самолет до Франкфурта с таким безумным временным отрывом от рейса, на котором я полечу в Нижний? За это время объявили, между прочим, о прибытии еще одного самолета из Парижа. Почему бы мне было не лететь на нем? И сама выспалась бы, и добрых людей не перебудила. Брюны ведь, разумеется, встали помахать мне на прощание: дамы в ночных рубашках, мсье в пижаме под ночными халатами. Спала только Шанталь. Слава богу, хоть ее не потревожили, а то я вообще чувствовала бы себя последней нахалкой. Единственное, что меня слегка утешило, это то, что, уже захлопнув за собой тяжеленную брюновскую дверь и загружаясь в лифт, я услышала, как в квартире залился телефон. Какая-то нечистая сила решила непременно пообщаться с Брюнами в полшестого утра. То есть они так и так проснулись бы. От этого открытия моя больная совесть слегка утихомирилась.

Смотрю на часы. Регистрацию на мой рейс объявят еще через двадцать минут. С ума сойти, честное слово!

Устала я от шума, от аэропорта, от беспрестанно звучащих объявлений и музыкальных трелей, которые их сопровождают, от разноголосых звонков портаблей тут и там… Господи, какую только музыку для них не приспособили, не изуродовали! Есть даже анекдот на эту тему. Один браток спрашивает другого, знает ли он, кто такой Моцарт. Конечно, знаю, отвечает братила, это, типа, тот парень, который пишет музыку для наших мобильников.

Вот, кстати, о мобильниках. У кого-то трезвонит в кармане гнусавейшая мелодия, ну просто мрак! А потом слышится сиплое восклицание:

– А бьенто! Чмок!!!

И снова музыка, и снова этот разухабистый вопль:

– А бьенто! Чмок!!!

Что за безобразие? Я озираюсь. Даже подозрительно поглядываю на нарисованную ворону: уж не из ее ли клюва вырываются эти совершенно неприличные звуки:

– А бьенто! Чмок!!!

Люди вокруг тоже начинают посматривать друг на друга возмущенно, и, что характерно, их глаза почему-то все чаще обращаются ко мне.

И тут до меня доходит…

Матушка Пресвятая Богородица! Да ведь это орет мой клоун Ша! Вернее, не мой, а Лелькин, но это уже вторично. Ну конечно, я ведь сдала в багаж только чемодан, а сумку с игрушками и самыми ценными подарочками (вино, моцарелла, клоун Ша) взяла с собой. И, видимо, нажала ненароком то ли на нос, то ли на голову, то ли на ладошки этого клоуна. Вот он и заорал нечеловеческим голосом.

Поскорей расстегиваю «молнию», начинаю лихорадочно ковыряться в сумке. Елки, что-то в таком роде со мной уже было. И, что характерно, в этом же самом аэропорту… Что и говорить, судьба, совсем как авторы дамских романов, обожает кольцевую композицию!

А, вот она, коробка с клоуном Ша… Надо поскорей вырубить этого хулигана…

Секундочку. А как это сделать? Коробка плотная, картонная, она запечатана и оклеена сверху блестящей пленкой. То есть надо сначала снять всю эту сбрую, чтобы добраться до клоуна Ша. Вот интересно, как я умудрилась нажать на его руки или голову (или что там игрушку включает?), если до него совершенно невозможно добраться?

О господи, он опять поет! И опять орет:

– А бьенто! Чмок!

С силой ударяю кулаком по коробке. Напрасно! В панике озираюсь, чтобы попросить у официанта нож или ножницы: скорей взрезать коробку, вырубить Ша и избавиться от осуждающих взоров, которыми обливают меня добропорядочные немцы и прочие нацмены…

– Помочь? – слышится рядом мужской голос, и я вскидываю испуганные глаза.

Человек в шляпе, надвинутой на лоб, мгновение смотрит на меня, высокомерно подняв брови, потом вынимает руку из кармана. В руке у него что-то черное, плоское. Он протягивает руку к коробке… и клоун Ша послушно затыкается, как тот фонтан, о котором давно и живописно написано Козьмой Прутковым.